– Петеру холодно, – сказал Вальтер.

Штефан обеими руками прижал к себе брата и его кролика:

– Ничего, Петер. Видишь, на крыше большого дома труба, а из нее идет дым? Значит, там топится камин. Сейчас нас туда отведут.

Но дети из первого автобуса уже тащили свои чемоданы к домикам, на крышах которых вовсе не было труб. К большому дому направлялись взрослые, которые выходили из своих авто.

Какая-то женщина с планшетом в руках поднялась на ступеньку их автобуса.

– Добро пожаловать в Англию, дети! – сказала она. – Я мисс Андерсон. Пожалуйста, при выходе называйте мне ваши имена. Я буду сообщать вам номера ваших домиков, а вы несите туда свои пожитки.

Дети недоумевающе переглянулись.

Зофи шепнула Штефану:

– Что такое «пожитки»?

Штефан тоже не знал, что такое «пожитки», но понял: женщина хочет, чтобы они пошли к маленьким домикам.

– Die Hütten[20], – сказал он.

Там наверняка будет электрическое отопление.

– Подождешь меня, если выйдешь первым? – спросила Зофи.

Штефан и Вальтер спустились по ступенькам, Зофи с малышкой за ними. Все вместе они встали в хвост большой очереди детей из нижнего салона.

– Штефан и Вальтер Нойманы, – произнес Штефан, когда подошла их очередь.

– Вальтер Нойман, твой домик номер двадцать два, детка, – сказала мисс Андерсон и снова устремила глаза на список. – Никакого Штефана Ноймана здесь нет. Мальчик, ты сел не в тот автобус. Это Доверкорт. А старших детей повезли в Лоустофт.

– Я Карл Фюксель, – ответил Штефан, не зная, как точнее выразить свою мысль на неродном ему языке. – У него… masern?[21] Он болен. Миссис Бентвич сказала мне помогать с младшими мальчиками.

Мисс Андерсон поглядела на него внимательно, точно оценивала, справится ли он.

– Хорошо, домик четырнадцать.

– Тетя Труус сказала, что мы с братом будем вместе.

– Кто? А-а, понятно. Стойте здесь, пока я не закончу с автобусом, а там подберем вам двоим домик.

Штефан поблагодарил ее, тщательно подбирая самые вежливые слова на английском, и толкнул Вальтера, который тоже сказал по-английски «спасибо».

Только они отошли в сторону, а мисс Андерсон занялась Зофи, как к братьям подошли мужчина и женщина.

– Смотри, Джордж, какой славный маленький мальчик! – воскликнула она, глядя на Вальтера.

– Мы братья, – вмешался Штефан.

– Дорогая, мы ведь уже выбрали себе мальчика из немцев, – ответил мужчина. – Думаю, одного пятилетки для няни в ее возрасте более чем достаточно. Пойдем в дом и заберем его.

Мисс Андерсон тем временем говорила Зофии Хелене:

– Бог ты мой, еще и младенец, которого мы не ждали! Ладно, вставай тут, с мальчиками, и жди, когда я закончу с остальными.

Женщина, которая умилилась на Вальтера, вдруг увидела малышку:

– Младенец? Джордж! Давай возьмем его, он будет как будто наш собственный. Нам же сказали, что своих детей у нас не будет. Пожалуйста, давай возьмем, пока его никто не увидел.

– Эти дети только что из Австрии, – возразил ей муж. – Они даже еще не мылись.

Но женщина уже трогала малышку за щечку, воркуя:

– А как тебя зовут, маленький?

– Мою сестренку зовут Иоганна, – ответила Зофия Хелена.

Женщина попыталась взять малышку у нее из рук, но Зофи прижала ее к себе и не отпускала.

– Но ты ведь слишком большая, чтобы иметь такую маленькую сестренку! – заявила вдруг женщина и отшатнулась от Зофии Хелены, как от зачумленной.

Зофи глядела на нее с выражением, которого Штефан никогда не видел у нее прежде: это была неуверенность. Она ведь такая умная. На родном языке она всегда знала, что ответить.

Женщина взяла мужа под руку и потащила его к главному зданию со словами:

– Господи, они посылают нам погибших девиц!

Штефан наблюдал за происходящим. Ему хотелось защитить Зофи, но он не понимал, в чем именно ее обвиняют. Погибшая. Это значит умершая, такая, которую уже не спасти. Как Помпеи. Но Помпеи, даже погибнув, остались по-своему непревзойденными, и Штефан знал это.

Рахель начала плакать еще до того, как дед Зофии Хелены закончил свой рассказ: дети благополучно добрались до Англии, все трое.

Отто Пергер положил шляпу, которую до того держал в руке. Рахель вся сжалась: ей было страшно ощутить его прикосновение, хотя бы вскользь. Никаких проявлений нежности она просто не вынесет.

– Они в летнем лагере под Хариджем и пробудут там до тех пор, пока их не распределят по семьям, – продолжил герр Пергер.

Рахель знала, что ее слезы – всего лишь потакание своей слабости, но поделать ничего не могла. Надо бы, конечно, взять себя в руки, но сил не было. Да и брать в руки, строго говоря, тоже уже было практически нечего.

– Тяжело без них, я знаю, – произнес герр Пергер.

Рахель собралась с силами и сказала:

– Большое облегчение знать, что они в безопасности. Спасибо вам, герр Пергер.

Он улыбнулся, едва заметно:

– Отто. Пожалуйста, называйте меня так.

Тут ей полагалось назвать ему свое имя, но она не могла себя заставить. И не потому, что, даже сидя здесь в полном одиночестве, лишенная всего, что когда-то придавало ей достоинства, она будто бы считала себя выше его, как он наверняка подумает. И ошибется. То есть теперь она понимала, что раньше думала именно так, и ей было стыдно. Хотелось попросить у этого человека прощения, но сил не было, а ведь ей предстояло сделать еще одно важное дело.

Протянув руку к верхнему ящику бюро, она вынула оттуда примерно сорок тоненьких конвертов: в них были письма, которые она написала на бумаге, взятой взаймы, а марки для них купила по ее просьбе фрау Истерниц на последние деньги, что дал ей Михаэль. На каждом конверте было написано: «Штефану и Вальтеру», без адреса. Даже это небольшое усилие причинило ей боль, но она отмахнулась от помощи Отто. Не надо, чтобы он считал ее слабой. Если уж он пришел – хотя лучше бы не приходил, конечно, – но раз уж он здесь, то пусть видит ее решительной и сильной.

И она протянула ему все конверты, кроме последнего, без марки.

Отто смотрел на них, но не спешил взять их, точно знал, что она задумала и о чем хочет его просить.

– Герр Пергер, – начала Рахель, – мне так трудно выходить на улицу, да и времени у меня осталось уже совсем мало…