помощи разума приводит к восприятию; с точки зрения разума он должен был атаковать категории, поскольку понятия основываются только на эмпирическом восприятии, и поэтому понятие a priori есть contradictio in adjecto. Но синтез и категории составляют содержание аналитики.

Я полностью поддерживаю отказ от категорий как чистых априорных понятий: априорное понятие невозможно; с другой стороны, неверно, что понимание без помощи разума может конструировать визуальный мир.

Прежде чем обосновать этот взгляд, имеющий на своей стороне бесспорно правильную часть трансцендентальной аналитики, синтез многообразия восприятия, я должен объяснить разум и все познавательные способности в целом.

Разум имеет функцию и форму. Шопенгауэр не придает ей никакой формы и наделяет функцией, которая не полностью охватывает ее сущность. Он возлагает его функцию на формирование понятия; я же, напротив, говорю: функция разума – плохой синтез, его форма – настоящее.

В нем есть три вспомогательных факультета. Во-первых, память. Его функция – сохранить все впечатления в сознании как можно дольше. Вторая способность – это способность суждения. Его функция – скомпоновать то, что принадлежит друг другу. Таким образом, мы имеем 1) составление связанных частичных идей ума, 2) составление похожих объектов, 3) составление понятий по законам мышления. Третий факультет – это воображение. Его функция заключается лишь в том, чтобы удерживать связанную с ним живость как образ.

Все познавательные способности, т.е. чувство, понимание, суждение, воображение, память и разум, сходятся в одном центре: в духе (который Кант называет чистой первоначальной апперцепцией, а Шопенгауэр – субъектом познания), чьей функцией является самосознание.

Все сходится в его центре, и против него он обводит все свои факультеты с его функцией и дает им Благодаря своей функции, она дает им осознание своих действий. Таблица духа выглядит следующим образом:

Из различных градаций духа видно, что перечисление отдельных способностей познания

отнюдь не является пустой процедурой. Где есть чувствительность, там есть и дух, но как лучше описать разницу между духом животного и духом человека, как не отрицанием вполне конкретной психической деятельности последнего? Без разложения духа на отдельные виды деятельности (факультеты) можно было бы ограничиться довольно бессмысленными общими выражениями, например, что интеллект этого животного меньше, чем у другого. Если принять декомпозицию, то можно гораздо точнее определить, чего не хватает, и, так сказать, нащупать источник разницы. Поэтому Кант был прав, препарируя дух; препарирование также практически необходимо для критической философии.

Разум теперь продвигается в области понимания к двум совершенно различным видам связей, которые Шопенгауэр совершенно упустил из виду. Он знает только один вид: формирование понятия; другого он не знает: Связь частичных представлений с объектами и связь объектов между собой.

Второй вид изначально является первым, но мы хотим сначала рассмотреть формирование концепции.

То, что формирование понятий основано только на синтезе, признает каждый после недолгих размышлений. Сила суждения представляет разуму множество вещей одного вида, которые он обобщает и обозначает одним словом. Сила суждения лишь собирает вместе то, что принадлежит друг другу: в этом процессе кроется разделение самого себя. Разум объединяет как то, что было собрано вместе, так и то, что было отброшено. Все лошади, например, объединены в термине лошадь, а то, что разделено (волы, ослы, насекомые, змеи, люди, дома и т.д.) – в термине не-лошадь. Он всегда появляется синтетическим путем.

Его процедура также всегда одинакова, независимо от того, нужно ли подвести под одно понятие бесчисленное множество или всего несколько объектов, или их свойства, действия,

отношения и т. д. Только сферы понятий разные. Далее, чем больше понятие содержит под собой, тем оно пустее, несмотря на свою полноту, и чем меньше оно содержит, тем оно полнее, несмотря на свою пустоту.

Таким образом, весь опыт человека, внешний и внутренний, отражается в понятиях. Затем разум продолжает свою деятельность в объединении понятий в суждения и в объединении суждений (предпосылок) для извлечения нового суждения, которое в них распределено, в чем и состоит логика и силлогизм.

Сопровождая разум на его другом пути, мы сначала приходим вместе с ним в область, которая полностью отстранена от понимания и которую, согласно Канту, мы хотим назвать областью внутреннего чувства, пока мы не узнаем ее лучше. Мы уже касались этого в нашем предварительном обсуждении времени. Там мы обнаружили, что исполненные моменты связаны между собой. Но как разум поступает в этом случае? Его собственная форма, настоящее, становится для него проблемой. Оно знает об изменениях во внутреннем смысле, через память, и все же имеет только настоящее, которое становится постоянным и все же всегда есть. Теперь он направляет все большее внимание на как бы продолжающуюся точку настоящего и позволяет воображению удерживать исчезающие точки: таким образом он получает первый осуществленный переход от настоящего к настоящему, то есть первый осуществленный момент, затем второй, третий и так далее, и таким образом сознание последовательности или понятие времени. Продолжение настоящего описывает, так сказать, линию в воображении. Разум соединял мгновение с мгновением, а воображение всегда удерживало только то, что было связано. Это само по себе не связывает, как того хочет Кант.

Разум, осознавая беспрепятственный прогресс своего синтеза и внутреннее состояние, постоянно соприкасающееся с настоящим, также связывает уходящее мгновение с грядущим. Таким образом, возникает архетип времени: точка посреди двух моментов, два соединенных крыла.

Время, конструируемое разумом, следует отличать от априорной формы настоящего. Это связь a posteriori. Единство, лежащее в его основе, – это исполненный момент.

Синтез разума не зависит от времени. Разум соединяется в движении вперед в настоящем и позволяет воображению полностью захватить то, что соединяется в каждом новом настоящем. Поэтому время не является условием восприятия объектов, которые всегда целиком и полностью находятся в настоящем. Но время – это условие восприятия движения.

Как без пространства мир всегда был бы лишь цветной поверхностью, лежащей на наших глазах, так и без времени любое развитие ускользало бы от нашего познания.

Но было бы грубой ошибкой считать, что само развитие подчиняется условиям времени: от времени зависит только знание о развитии, а не само развитие.

Кант и Шопенгауэр попали в самый странный обман в отношении времени, сначала потому, что они сделали его априорной формой, а затем потому, что они позволили реальному движению зависеть от него.

Кроме того, Кант допускает, что время иногда проходит, иногда стоит на месте:

Одновременность – это не режим времени как такового, в котором ни одна часть не находится в одно и то же время, но все находятся друг за другом.

(Kk. 191.)

Время, непрерывность которого особенно привыкли обозначать выражением течь (Verfließens).

(Kk. 181.)

Вопреки этому:

Время, в котором следует мыслить все изменения видимости, остается и не меняется.

(Kk. 190.)

Шопенгауэр очень обижается на это последнее предложение; но разве он выставляет беспокойное время в лучшем свете, лишая его основания, реальной последовательности, с которой оно стоит и падает? Он говорит в продолжение предыдущего отрывка:

То, что это в корне неверно, доказывает твердая уверенность, присущая каждому из нас, что даже если бы все вещи на небе и на земле вдруг остановились, время, ничуть не обеспокоенное этим, все равно

продолжило бы свой ход.

(Parerga und Paralipomena. I. 108.)

И почему она должна продолжать свой курс в этом случае? Но только потому, что земная вещь, обладающая этой твердой уверенностью, не стоит на месте, а, находясь в непрерывном движении, непрерывно заполняет время.

Для более наглядной иллюстрации точку присутствия можно сравнить с пробковым шариком, плывущим по равномерно движущемуся потоку. Волна, которая несет его, – это внутреннее состояние, одна волна среди бесчисленных других, имеющих одинаковый курс. Если мы даем маленькому шарику сознание и позволяем ему исчезать то тут, то там, он не остается