Может быть, он и уехал в Германию на волне перестроечных дел. О судьбе «репатриантов» пишут ужасы, но уверен: кто-кто, а Эмиль и там не потеряется, не превратится в жалкое существо, не способное войти в новое общество. Не говоря ни о чем другом, он в слишком большой степени немец.

Но только я думаю, что если Эмиль все же уехал в Германию, он будет тосковать уже по двум местам на Земле: по Волге возле Саратова, где он никогда не был, но где – настоящая Родина, земля отцов, фатерланд. И по северной части Хакасии – пронзительно-синему небу Центральной Азии, по озеру, по открытым пространствам, березнякам и тополевым зарослям вдоль рек; по сопкам, голым с юга, покрытым лиственницей с севера. Слишком уж хорошо он знал и чувствовал природу этих краев.

Примечание Буровского: такие… ну, почти такие ветерки в Хакасии действительно не редкость, и местные порой называют их духами. Те ветры, которые я видел, все же имели чисто естественную природу. Странные, интересные, но ветры. То, что описывает Андрей Ш., очень отличается от явления, которое я сам, да и любой «экспедишник» наблюдали много раз.

Теплые зеленые равнины, душистый воздух, идиллическая речка без крокодилов… может быть, это только ширма, за которой действуют какие-то непонятные силы?

Братья СТРУГАЦКИЕ

Место, о котором я расскажу, находится совсем недалеко от Красноярска – всего 100 километров по прямой. Здесь, между селом Юксеево и деревней Берегтаскино, в 1959 году нашли стоянку древнекаменного века. Моя цель была – частично раскопать, максимально изучить стоянку.

Стоянка находилась на остром мысу, останце бывшей террасы Енисея, поднимавшемся метров на 8 над поймой. 12—15 тысяч лет назад стоянка лежала на берегу Енисея. С тех пор Енисей давно ушел отсюда в свое нынешнее русло, и стоянка оказалась в двух с лишним километрах от современного берега.

С одной стороны останец террасы подмывала речка Дружиниха. Как раз в этом месте она выходила на равнину и начинала петлять по пойме, перед тем как впадать в Енисей.

Жить возле самой стоянки было плохо; дров не хватало, не было хорошей воды: речка Дружиниха уже в июле еле-еле сочилась, и вода была застоявшейся, скверно пахла.

Поэтому лагерь поставили на взгорке у берега Енисея; там, где в великую реку впадает крохотная Дружиниха. Тут шумел сосновый лес; сухие ветки то и дело шлепались на землю. Чего-чего, а воды в Енисее хватало. И было тенистое место, чуть выше окружающих пойменных лугов, – значит, комаров относило ветерком, и жить было куда комфортнее обычного.

Каждый день на работу ходили пешком – какая же машина в экспедиции Дворца пионеров?! Дежурные варили обед и приносили его на раскоп, и только вечером, когда уже начинало темнеть, мы дружно топали обратно в лагерь.

Но, разумеется, оставить раскоп «беспризорным» было никак невозможно. Вдоль всего поселения, мимо раскопа, шла дорога из Берегтаскино в Юксеево. Была дорога вдоль берега, мимо нашего лагеря, но эта дорога была такая, что после первого же дождя по ней проходил только трактор. А полевая дорога, что шла мимо раскопа, хоть и километров на пять дальше, зато в любую погоду проезжая, и без особых трудов. Так что в любое время суток могло принести кого-то на раскоп, и мог себя повести этот кто-то решительно так, как угодно.

Кроме того, в Берегтаскино прекрасно знали, кто здесь копает и где именно. Обычно мы уходили с раскопа после того, как мимо нас проезжали работники из полей. Но ведь и из деревни за два километра прийти было совсем не сложно…

Поэтому на раскопе оставалось «боевое охранение». Скажем, двое дежурных оставались на раскопе сразу же, как уходили остальные. Или двое ребят сидели ждали, когда дежурные поужинают и придут.

Возле холма-останца, возвышавшегося над равниной-поймой, стояла палатка. В ней хранили инструменты, все нужное для работ. И было, конечно же, место для ночевки двух людей. Был запас консервов, чая, чайник, котелок… словом, можно было жить.

Дежурные могли делать все: петь песни, орать, развлекаться, как угодно. Лишь бы караулить раскоп и не позволить никому в него залезть. Важно было уже то, что все местные отлично знали: на раскопе всегда кто-то есть. Не помню, чтобы за годы работ кто-то пытался вести себя нехорошо: скажем, покопаться в раскопе, чтобы найти там с тонну-другую золота.

Почему именно вдвоем? Потому что посылать на раскоп большие компании не было ни малейшего смысла, а посылать в одиночку старшеклассников, это тоже, знаете ли, как-то…

Не помню ни одного случая, чтобы кто-то отказался ночевать на раскопе или возникла какая-то «производственная» проблема, но и энтузиазма как-то не было. Я, честно говоря, как раз ждал, что желающих будет немало, и что еще придется отваживать, и наводить в очередности экспедиционный порядок. Тут ведь и романтика, и самостоятельное важное задание, и возможность побыть одному в природе, и от меня, от начальства, подальше.

Но такой необходимости не было; ребята дожидались своей очереди и аккуратно дежурили… Но видно было, что они этого не любят, вопреки всем ожиданиям. А почему – я совершенно не понимал, и истина открылась только на третий год ведения работ, в 1987 году.

Тут надо сказать, что экспедиция – почти идеальное место для романтических, но притом платонических отношений, но столь же глубоко не идеальное – для романтических неплатонических. Возможностей побыть вдвоем – можно сказать, никаких, сквозь стенки палаток слышен решительно каждый звук… А тут в экспедиции находилась дама, отношения с которой сложились у меня не платонические. И тут-то вспомнил я о раскопе… Кто сказал, что дежурить на раскопе не может сам начальник экспедиции?!

Организовать все так, чтобы мы с Ириной могли уйти «в пампасы», оказалось несложным. Сложности начались по дороге…

То есть пока мы шли по лесу, никаких сложностей не было. Полтора километра шли через вечерний тихий лес, беседовали и смеялись. А вот вышли из леса в поле – тут-то сложности и начались. Казалось бы, все замечательно; вышли мы в поле из леса, сделали большую часть дороги. Если где-то и может стать жутко – так уж скорее в лесу, среди зарослей. А теперь перед нами лежал почти километр ровного, недавно распаханного поля до самой Дружинихи. Гасла заря, но видно было все, видно далеко. Тишина вечера, красота июльского заката, общество друг друга плюс увлекательная перспектива – чего же больше?!

Но вот тут-то, на поле, и возникло странное напряжение. Что-то стало не так, нехорошо. Непонятно что, но какие-то «не такие» ощущения начали возникать у нас обоих. И это «что-то» отвлекало нас друг от друга, заставляло внимательно вслушиваться и всматриваться. Разговор, веселый и озорной в лесу, как-то поскучнел на поле; все чаще возникали паузы, и мы все охотнее молчали, оглядываясь вокруг.

– Так, говоришь, дети не любят раскопа? – задумчиво произнесла Ирина, когда мы уже пересекли дорогу; тут между дорогой, холмом-останцем террасы и долиной реки находился очень сенокосный луг. Нас специально просили не мять на нем траву, и мы постарались травить луг как можно меньше; к палатке вела узкая тропинка, и только проплешина метра четыре на пять вытоптана была перед входом в палатку.