— Лучше не надо. Я плохо буду спать. Меньше знаешь — крепче спишь.

— Есть у меня подозрения, отчего все так произошло.

— Молчи, — удержал его Шешель, чуть не закрывая ему ладонью рот.

Стоять в коридоре было неудобно, а выйдешь за территорию студии, так Томчина упустишь. Он может приехать в любую минуту и вновь умчаться. Ищи тогда его по всему городу или на завтра разговор откладывай. Но найдешь ли его завтра?

Кто-то подслушал их разговор. Кто-то, кто живет на небесах и смеется над всеми их потугами забросить туда же кусок металла, внутри которого заточен человек.

Томчин надвигался на них призраком, медленно приобретавшим человеческие очертания. Он чуть шатался, точно за ближайшим поворотом его огрели чем-то по голове, ноги его теперь подкашиваются, потому что ноша стала для них слишком тяжела. Этак он упадет прямо на руки к Шешелю и Шагрею, если они вздумают ловить его, а если и не подумают делать этого, то грохнется на пол.

Их коснулся мутный взгляд, будто там, на дне глаз, есть ил и песок, и теперь кто-то взбаламутил его, пробежался по нему, и пройдет много времени, прежде чем он уложится, а пока все, о чем подумает Томчин, в его глазах прочитать будет невозможно.

— Пошли за мной, — сказал он.

Они переглянулись, но он уже прошел мимо, не подумав сделать какие-то пояснения. Им пришлось двинуться следом за ним. Они хотели задать ему множество вопросов, вошли в кабинет.

— Садитесь, — сказал он, растекаясь по стулу, как медуза, которую выбросило на берег.

Последние силы ушли на эти слова и на то, чтобы махнуть, указав на стулья, Шагрею и Шешелю. Те сели, поближе придвинули стулья к столу.

Оказавшись в привычной обстановке, Томчин стал преображаться, черпая из скрытых для всех, кроме него, источников энергию. Кожа его розовела, черные синяки под глазами рассасывались. Вот где была идеальная среда для его обитания. Забаррикадируйся он здесь, не впуская внутрь ни солнечного света, ни уличного воздуха, то проживет, почти не меняясь, тысячу лет, совсем как мумия.

Они с минуту молчали. Томчин смотрел на них, а они взор тупили, как гимназисты провинившиеся, которых вызвал к себе директор, но тот, похоже, заснул с открытыми глазами, и если тихо, чтобы не разбудить его, выбраться из кабинета, то можно и избежать наказания. Но они сами хотели расставить все точки.

Первый признак жизни — он забарабанил пальцем по столу. Пауза затянулась. Кто должен первым начать разговор? Причина плохого настроения Томчина, вероятно, в том, что он прослышал, что Шагрей и Шешель надумали уйти из студии. Надо ли им оправдываться сейчас? Или он ожидает, собирается с мыслями и сейчас, чтобы удержать их, предложит новые условия для сотрудничества. Дойдет ли дело до части акций его киностудии, которые он передаст Шагрею и Шешелю, чтобы приковать их к ней? Но нужны ли они ему? Насколько они ценны?

Все зависело от первой фразы Томчина. Если он скажет: «Ну», тогда все станет ясно. Пока он только воздух ртом глотал, будто впервые распробовал его и это ему очень понравилось.

— Все плохо, — наконец выдавил он из себя.

— Что плохо? — хором переспросили Шагрей и Шешель.

— Все.

Он строго посмотрел на Шагрея, будто это именно он был повинен во всех, свалившихся на Томчина, неприятностях. Скромный Шагрей взгляда этого не выдержал, уткнулся им в сапоги, раздумывая над тем, чем же он так навредил Томчину, и чувствовал, что кожа у него на лице начинает пылать багрянцем. Скоро она и кончики ушей раскраснеются, распалятся, будто на них капнули расплавленным воском.

Но как же? Вчера еще все было хорошо. Не просто хорошо, а великолепно. Только от того, что людей вокруг было слишком много, а Томчин еще не напился, чтобы перестать замечать их, только из-за этого он не прижимал Шагрея к груди, но постоянно твердил, что тот сделал отличные декорации для фильма. Что же произошло? Не могло все так быстро измениться к худшему. Шагрей был уверен, что его схему полета человека к Луне возьмут за основу при подготовке к настоящей экспедиции. Он сам ее возьмет. Это дали ему понять, предложив работать в одном из оборонных ведомств, которому было поручено заниматься проблемами освоения космического пространства. Пока околоземной орбитой. Пройдут годы, десятилетия, прежде чем они действительно отправят человека на Луну. Но сделано это будет так же, как в фильме Томчина. Отчего же он тогда расстроился?

Пленку, что ли, конкуренты украли и уничтожили?

— Не будет никакого фильма, — выпалил Томчин и, не дав никому выразить удивление свое словами, а только какими-то непонятными возгласами, продолжил, — если кто будет выспрашивать, отчего фильм не вышел на экраны, — все-таки реклама уже кое-где прошла, говорите, что он не удался и Томчин решил уничтожить его. Тоже мне, Гоголь со вторым томом «Мертвых душ», — процедил он сквозь зубы.

— Уничтожить? — Они опять спросили хором.

— Да, да — уничтожить. Я что — непонятно говорю?

— Но зачем? — «с ума он, что ли, сошел?»

— Что вы на меня так уставились? С ума я не сошел, — прочитал их мысли Томчин, — вам-то я смогу рассказать, но чтобы разговор этот не вышел за пределы кабинета. Лучше сразу забудьте его. Вспомните, этак через несколько десятков лет. Зависит это, кстати, от вас, господин Шагрей.

— От меня?

— Да, но не перебивайте, а слушайте, пока я хочу говорить. Фильм уничтожать, конечно, не будут. Но я вынужден сдать его оригинал и все имеющиеся у меня копии в одно государственное ведомство на сохранение. Там его изредка будут просматривать, но круг зрителей будет не столь обширен, как если бы его выпустили на экраны страны, — Томчина передернуло, будто он съел что-то горькое или кислое, — и чести такой я, судя по всему, удостоился благодаря вам, дорогой господин Шагрей.

— Мне?

— Да. Именно вам. Вы сделали все превосходно. Мы добились главного. Фильм похож на реальность, и в этом его беда. Оказывается, фильм этот нельзя выпускать на экраны по стратегическим соображениям. Меня вызывали в военное ведомство. С постели подняли ни свет ни заря. Сам министр обороны объяснял мне, что если фильм этот попадет в кинотеатры, то это все равно, что показывать на сеансах чертежи с секретным оружием. В кинотеатрах тогда можно будет вылавливать агентов иностранных разведок, потому что именно они будут на первых порах составлять большинство в залах.

— Простите, — сказал Шагрей, догадка его подтвердилась.

— Да что уж там. «Как вам удалось узнать секреты государственной важности?» — спрашивали меня в военном ведомстве. Ха. Как? Да очень просто. И я рассказал им о вас, дорогой господин Шагрей, но мне кажется, о вас они уже знали. Мне же дали понять, что разглашать государственные секреты не стоит. Это нанесет ущерб стране. Фильм лучше на полку полоть. Я же патриот. Как я могу нанести вред государству? Сам готов сжечь фильм. Меня тактично остановили, дескать, — не стоит впадать в такие крайности. Не надо фильм уничтожать. Похоже, господин Шагрей, вам предстоит использовать его в качестве наглядного пособия. А за работу спасибо.