И теперь она была уже законной женой, но как мало этого было ей!

Услышав о новом увлечении Петра, она и тут не изменила себе.

Выждала время, поняла, что дело серьёзное, к тому идёт, что стареющий Пётр выберет себе эту фаворитку из главных, но никогда даже не упомянула о Марии, зная, что придёт час и два-три её слова окажут на Петра своё действие.

Случай теперь был удобный. Мария действительно несколько раз уже не приезжала в ассамблеи, отговариваясь то слабостью, то головной болью, то ещё какой-нибудь болячкой.

Пётр и не обратил бы на это внимания, да недремлющее око Толстого, которого Пётр заставил следить за всеми проявлениями дел и мыслей среди знати России, подвигнуло его подать царю список тех, кто не хочет бывать на ассамблеях.

Среди других знатных фамилий упоминалось и имя Марии Кантемир, княжеской дочери, пропустившей уже три ассамблеи.

Вот при этом упоминании имени Марии и сказала вовремя свои два-три слова Екатерина.

Сказала и как будто забыла, начала наставлять Лизоньку не давиться куском большим, а отрезать маленькими кусочками, как и полагается в приличном семействе.

Пётр смолчал тоже и только позже, когда они с Толстым вышли в его кабинет, мрачно приказал Петру Андреевичу:

— Расследуй и доложи...

И выразительно поглядел на начальника Тайной канцелярии — кому, как не ему, следует иметь понятие обо всём в России.

Толстой также понял, что теперь Марии не миновать беды: он хоть и знает Марию с детства и даже считается её крестным отцом, а разберётся досконально, проведёт розыск так, как будто и знать не знает Марию, знать не знает Кантемирово семейство...

Но прежде поехал он к самой Марии, чтобы допросить её не в застенках Тайной канцелярии, а запросто поговорить да и намекнуть на недовольство царя.

Мария с жаром обняла своего крестного, расцеловала в обе румяные пухлые щеки, накормила отменным обедом, а после напросилась на шахматную партию, благо отца с мачехой не было: уехали к родственникам в гости.

Они сели за небольшой столик, за шахматную доску, выполненную ещё царём и сделавшему такой необычный подарок девчонке Марии, рядом стояли напитки, лежали трубки с душистым табаком и неизменный кальян, к которому ещё в Турции привык прикладываться Пётр Андреевич.

Играли они молча, сосредоточенно, и Толстой всё искал повода, чтобы завести разговор об ассамблее.

— Небось только об ассамблеях и думаешь, — неожиданно сказал он, когда Мария сделала не совсем удачный ход.

Она в недоумении подняла на него свои сверкающие зелёные глаза и с пониманием вгляделась в его маленькие, заплывшие жиром глазки.

— Скучно там, — призналась она, — словно на манёврах, туда-сюда ходят шеренги. Мастер танцев мог бы придумать и что-то более весёлое.

— Да ведь молодые люди там и могут познакомиться, увидеть друг друга, — возразил Пётр Андреевич. — И царь сам затеял это лишь для того, чтобы скрасить для молодёжи досужее время...

— Танцы — да, танцевать я люблю, — рассмеялась Мария, — но вот бы игры ещё какие-нибудь, чтобы не только поглядели люди друг на дружку, но ещё и узнали бы, кто чем дышит.

Толстой недовольно поглядел на Марию — все её слова он будет обязан доложить Петру.

— Нет, правда, — оживилась Мария так, что забыла про очередной ход слоном, — каждому дать по цветку, а кто-то пусть по залу ходит и другие цветки разносит. Помните, как было в Турции? — внезапно спросила она. — Каждый цветок своё значение имеет, и кто пошлёт другому какой цветок, тот и выскажет без слов своё отношение...

Толстой поскрёб в лысой голове: так-то оно так, да как скажешь царю о такой вот мысли?

Он снова углубился в игру, и больше между ними не было сказано ни слова об ассамблее...

Пётр Андреевич обстоятельно доложил царю обо всех мыслях Марии, но более всего Пётр заинтересовался цветами.

— Как это — значения цветов? — переспросил он.

Хорошо, что в этот раз они беседовали без Екатерины — уж она не упустила бы случая сказать свои два-три насмешливых слова.

— А так, — сообщил Толстой. — Она, когда была девчонкой, помогла мне по цветам определить, кто в посольской части предателем оказался.

И Толстому пришлось во всех подробностях рассказать царю о давней стамбульской истории, обо всех её перипетиях.

— Выходит, дело-то серьёзное? — насмешливо спросил Пётр. — Я, признаться, ничего в этом не понимаю, а девицам вроде Марии такие тонкости с детства известны.

Он призадумался.

— Может, и права она, — наконец произнёс Пётр, — надо будет потолковать с ней, может, ещё что придумает.

Пётр Андреевич был очень рад, что царь не вспыхнул от критики его ассамблей, что цветы увели его в сторону от гнева и наказания.

И тем же вечером, отложив все свои спешные дела, царь без всякого сопровождения отправился к Марии — его давно тянуло к ней, да всё как-то не находилось и повода, и времени, чтобы снова увидеть эту тоненькую стройную девчонку с такими длинными и изящными пальчиками...

Толстой был вместе с ним: его одного взял с собой в дом к Кантемирам царь и был рад этому сопровождающему — Кантемир с Толстым сразу же уселись за шахматы, а Пётр прошёл в комнату Марии и завёл неприятный для себя и для неё разговор.

— Расскажи-ка мне, что ты о цветах знаешь, — сразу приступил он.

Мария удивлённо глядела на Петра. Что вдруг приспичило царю знать о цветах? Но потом, сопоставив разговор с Толстым за шахматами и теперешний вопрос царя, поняла, что избежала большой беды — её в застенок не взяли, не стали допытывать, почему не ходит на ассамблеи.

Она было испугалась, но умные, серьёзные большие глаза Петра сочувственно смотрели на неё, и Мария успокоилась.

— Если вы дарите человеку астры — это значит, что душа ваша полна любви к нему и нежности, и это объяснение в любви изысканно и благопристойно, — начала она.

— Терпеть не могу астры — осенние это цветы, — пробормотал Пётр, но больше уже не перебивал Марию, постигая сложности в науке распознавать оттенки цветочного букета.

— Белые астры подарила бы вам я, — печально сказала Мария, — а вы и не ведаете, что это значит.

Пётр со смехом покачал головой.

— А это значит, что я люблю вас больше, чем вы меня, — потупила глаза Мария, — это ведь и в самом деле так.

— А вот если синий василёк? — шутливо спросил Пётр.

— Не смею выразить свои чувства, — мгновенно откликнулась Мария.

— Век живи, век учись, — пробормотал Пётр.

— Ноготки подарите — жестокость вам будет, ревность, горе, а жёлтый лютик — неблагодарна ты и скрытна.

— Скажи, пожалуй, а я и не знал, не было в нашей науке таких вот искушений.