Война в Европе шла уже два года – бомбили города, гибли целые армии. Некоторые его школьные товарищи, британцы по происхождению, бросились домой, вступили в Королевские вооруженные силы; один уже погиб во время боевых учений. Но странно, это словно бы была их война, а не его – он ведь принадлежит своей церкви, исповедует непротивление и пацифизм. «Не убий» – вот главная заповедь. Или теперь все переменилось?

Его соотечественников без предупреждения уничтожают, нападают на спящих людей, его страна и его семья в опасности. Чарли чувствовал: он не может просто так сидеть и ничего не делать – и при этом он знал, что для их мира, мира их общины, такой путь неприемлем. И потому понимал: нынешняя поездка домой окажется очень тяжелой.

Кто дома сможет понять его замешательство? Точно не мать. Она – в своей неизменной пелерине и черном чепце – строго следует заповедям Наставления. Как жаль, что их семья не так прогрессивна, как многие другие из менонитов, кто более разумно примеривается к новшествам внешнего мира. Вон даже папа купил пикап для повседневных нужд. Многие в их общине, особенно молодежь, носят обычную мирскую одежду. Его родные сестры понашили себе симпатичных платьев. А самого Чарли отпустили сначала в школу, потом в колледж. Отец хотел, чтобы он выучился на врача, но сам он сомневался, что сможет переносить вид крови, хотя вот теперь…

Обязательная военная подготовка в колледже всегда смущала его. Его как пацифиста не принуждали к этим занятиям – вместо этого предлагали на выбор физическую работу или участие в социальных проектах. Но какая-то часть его существа невольно тянулась к военным парадам, дисциплине, маршу под оркестр. Да, он понимал, что это не его мир, и все-таки…

На Рождество в Спрингвилле всегда бывало так весело! Много песен, вкусной еды, елку наряжают самодельными игрушками – успеваешь со всеми повидаться, со всеми поговорить. Только как же они будут праздновать, если страна в опасности? Интересно, а другие наши ребята тоже терзаются такими сомнениями? Хотя Чарли – один из немногих, кого отпустили получать образование за пределами общины. Так что, скорее всего, никто и не разделит его смутных сомнений. То, что он уехал учиться, и без того вызвало напряженность в семье, и теперь они будут с лупой вглядываться в любые его попытки отойти от заданного курса и изменить их образ жизни. Иногда он остро жалел, что в свое время уехал из дома – тогда не случилось бы этой тоски и этих сомнений. Ведь нельзя скучать о том, чего не знаешь. Но теперь он вкусил другой жизни, и некоторые домашние старомодные порядки начали его беспокоить.

* * *

Гай услышал новости в городе, в магазине. И постарался тут же затолкать их на задворки сознания. Для него это все теперь не имеет значения, все его батальные упражнения – в далеком-далеком прошлом. И все же он не смог отогнать поплывшие перед глазами картины взорванного, опустошенного Галифакса в 1917 году. И запах Перл-Харбора явственно ударил ему в нос – горящее масло, обугленные тела, дым, хаос, паника. Если ты видел ад на земле, то никогда его не забудешь. Бедные матери… Чьи-то сыновья покоятся теперь на дне морском или захвачены в плен. И все-таки он старался гнать эти мысли подальше – как и другие насущные тревоги.

Роза так и не простила ему, что он настоял на том, чтобы отправить Чарли в колледж – и девочек тоже, если они пожелают. Ему ближе были более либеральные члены общины, мягче относившиеся к мирским делам: в ужасные годы депрессии они вместе с прихожанами других церквей помогали людям, попавшим в беду, вместе устраивали столовые для бездомных. Ну разве ж это неправильно – вот так объединять ресурсы и усилия?

Как цепко держалась Роза за старые порядки! И они как-то охладели друг к другу, любовью теперь занимались изредка и словно бы нехотя. Радость, казалось, тихонько выскользнула из их дома – никто больше не смеялся, не поддразнивал друг друга, ощущение дружбы ушло, растаяло. Гай погрузился в работу самых разных комитетов, ходил на собрания, занимался ремонтом строений на ферме. Роза почти все время проводила на кухне с Мириам, своей престарелой матерью. Ицхак умер пять лет назад. Так что дом теперь принадлежал женщинам. Чарли едет домой на Рождество, и Гай с нетерпением ждал, как они будут бродить по полям, а потом усядутся на любимой скамье Гая, и Чарли будет рассказывать ему о колледже.

Скамья была той самой, около могилки близнеца Чарли. Рядом похоронили еще двух крошек – они умерли еще до рождения, а после детей уже не было. Гай любил приходить сюда. Сидел и гордо осматривал свою землю. Он полюбил жизнь фермеров. Ицхак научил его убирать урожай, выбирать скотину и лошадей, вчувствоваться в смену времен года. Он испытывал порой просто блаженство, что ему посчастливилось найти приют в этом заброшенном мирке и снова обрести любовь после той отчаянной безысходности потерь и странствий.

Но еще одна война? Как же такое возможно? Разве не для того он сражался тогда, чтобы положить конец всем войнам на свете? Ходили разговоры, что Германия сумела сплотить рабочую силу во время депрессии, построить скоростные дороги и оружейные заводы, взрастить в молодом поколении безоглядную преданность родине – и теперь Гитлер мечтает о том, чтобы захватить мир. Жажда власти, жадность до чужой земли, ненависть к иноверцам… Этот мир безумен, он болен, и Гай больше не хочет его. Только как же может он безучастно повернуться спиной к тем страданиям, что готовы обрушиться на невинных людей?

Когда он увидел сына, поднимающегося к нему по тропинке, сердце его подпрыгнуло от гордости. Чарли вырос таким высоким, таким длинноногим, белокурые волосы развеваются надо лбом – точно так же носил и он сам в молодости. Что ж, по крайней мере о сыне можно не беспокоиться – на войну его не отправят. Китти, Лорри и Джоан с радостными криками выскочили ему навстречу, за ними, вытянув перед собой руки, чтобы скорей обнять сына, торопилась и Роза. Гай посмотрел на склон холма и довольно усмехнулся. Да, приятель, кое-что в этой жизни ты все-таки сумел наладить!

Думая о своей семье, он всегда невольно сравнивал ее с родительской: отстраненный отец, едва ли интересовавшийся сыновьями, пока те были маленькими, и мама заботливо суетится, надеясь хоть как-то заменить его отсутствие. Вспоминал, как делился всем с Энгусом – до того ужасного дня на Фоссе. Но вся его прежняя жизнь в Англии теперь покрылась пеленой тумана, словно лишь приснилась ему. Может, ее и не было никогда? Гай почти не рассказывал никому о той жизни. И Англия для его детей – просто чужая страна.

А единственное, что имеет теперь для него значение, – это вот эта кухня, где все близкие собрались вместе, да вот еще спина мерзнет от прикосновения к холодному камню. Не проходило и дня, чтобы не благодарил Господа за то, что Он так щедро дал ему в жизни второй шанс.

* * *

Шарлэнд Барр чуть не бегом выскочила из университетского кампуса, от ужасных новостей, что передавали по радио, ее колотило. В то воскресное утро она проспала – мамы не было дома, где-то пропадала на съемках. Война! Никаких сомнений, это уже не ложная тревога… Там, в Тихом океане, погибли мальчишки. Просто в голове не укладывается… Надо немедленно что-то делать. Записаться в Красный Крест? Не может же она сидеть сложа руки и ничего не предпринимать! Наверняка армии нужны медсестры! Найдется же для нее занятие? А учеба подождет. Жизнь важнее. Вот только что она скажет маме? Трудно будет найти убедительные слова. После того как умерла бабуля, мама сама не своя, почти совсем не улыбается. Вернулась из Англии – и больше ни словом ее не упоминает. Легче воду из камня выжать. Развелась с папой – «по причине прекращения его проживания в семье и невыполнения обязательств по содержанию дочери». И сосредоточилась на собственной карьере в кино.