Затем прошел еще с километр берегом. На знакомом бугре все было разворочено – пожар достал-таки дом, сарай с лодками, спалил, конечно, и баню, сохранив лишь навес у воды – засолочный цех. Жилье было разорено, кругом – ни души, бригада так и не вернулась на лов. Кое-как раскидал почерневшие бочки, пристроился под навесом, зажарил убитую утку и сожрал ее всю – так был голоден. Затем только поплелся на пожарище, нашел там колун и топор с обгоревшими рукоятками, миски с прогоревшей эмалью, сплющенное ведро. Лодки рассохлись и пообгорели, сети погибли в огне. Он сел на камень на берегу, уставился в противоположный берег, выгоревший, безмолвный, и просидел так всю ночь, недвижимый, бездумно глядя в черное зеркало воды.

К утру, когда сон наконец сморил его, сквозь набрякшие, тяжелые веки ему опять померещился лось – он словно высматривал Хорька, затаившись на другом берегу, меж больших сосен. Он поднялся было, чтоб идти под навес, но тут уж явственно различил живую горбатую фигуру, и сон как рукой сняло. Хорек закричал громко и хрипло – зверь встрепенулся, ушел в лес и вскоре вынырнул уже ближе, в полукилометре, и пристально разглядывал одинокого, напуганного человечка.

Похоже, зверь преследовал его неспроста, и тут уже, как всегда перед ответственным делом, Хорек внутренне собрался, пересчитал припасы: пять пуль – более чем достаточно. Он принял вызов. Здесь, на погорелом озере, делать было больше нечего. И опять гон обуял его, лишил привычного разума, он встал и пошел прямо на зверя. Лось мотнул головой и исчез меж стволов. Хорек начал охоту.

5

Хорек плохо знал повадки лесных быков, слышал из рассказов Виталия, что они особо опасны в сентябре, когда преследуют, пасут и покрывают коров.

Но теперь был июнь, Виталия не было рядом и некому было объяснить странное поведение зверя: зачем, почему, убегая вперед, лось останавливается, стоит, словно специально поджидает его? Бык не кружил, не заходил со спины, нет, он вел четко, на северо-восток, похоже, что к заповедной Колочи, о которой Хорек так много был наслышан.

Они шли день, еще один, еще и еще. Давно кончился горелый лес, и на мокрых болотах след зверя был виден отчетливо, на сухих местах, как специально метил, он оставлял рытвины копытом и не менял направления, потому потерять его было невозможно. Мало того, лось по нескольку раз на дню показывался Хорьку, не подпускал на выстрел, но и нападать, кажется, не собирался.

Нервы у Хорька были напряжены до предела, спал он урывками и, вконец измотанный, на третий или четвертый день погони залез на дерево и там, в ветвях, соорудив себе лежанку, отоспался. Хорек почти не сомневался, что зверь ведет его к некоей цели. Скудный запас еды подошел к концу, и он походя свалил с елки большого глухаря. Какой преследуемый зверь, услышав выстрел, не убежит прочь? Но исполинский бык выглянул с другой стороны болотца, удовлетворил любопытство, скрылся в чаще и ночь простоял неподалеку – ждал.

Тут стало не до охоты – окажись лось рядом, Хорек, вероятно, выпалил бы с испугу, но не с азарта, а может, и не стал бы стрелять: зверь внушал ему почти благоговейный трепет.

Так шли они еще два дня. Лес стал меняться – все чаще попадались болота с трясиной, забранной водорослями и ряской. Здесь Хорек ступал след в след за длинноногим провожатым. Кажется, они уже перешли границу Колочи: из земли тут выпирали обломки скал, но не ледниковые валуны, серые от лишайников, а голые, с редким, зацепившимся кое-где шиповником-вихром, с бровями из сухой травы.

Лось переменил тактику – теперь он почти все время шел в пределах видимости; Хорек неотрывно глядел на его торс, мелькающий за деревьями, а то, на большом болоте, следил, как уверенно, явно зная дорогу, пробирался по страшной топи сохатый, то безудержно прямо, то петляя и кружа, обходя гиблые места.

И вот перед ним раскинулось необъятное болото – целый мирок – в несколько километров, с островками, озерками, протоками. За ним маячил лес и высокие уже, с приличную пятиэтажку, скалы. Лось поддал ходу. Хорек же, наоборот, сбавил темп, почти полз. Трясина по бокам внушала страх, да вдруг еще всплыли в памяти рассказы Виталия о радиации, но рассудил, что, раз звери обитают в Колочи, значит, можно побывать там и ему. Да и геологи, кажется, здесь работали. Болото разговаривало: то вздыхало где-то со стороны, с шумом втягивая воздух, то хлюпало-булькало, то, наоборот, с шипеньем выпускало накопившийся газ наружу. Хорек яростно тыкал шестом перед собой, и иногда шест вдруг проваливался в болотную жижу, и он замирал в испуге, но отыскивал твердую кочку и ступал на нее.

Болото отняло последние силы – лось давно скрылся в лесу. Хорек же все полз, и чем ближе подбирался к спасительному краю, тем сильней ощущал усталость, но здесь негде было присесть отдохнуть, и волей-неволей приходилось двигаться.

Он таки попался. Метрах в трехстах от суши, неожиданно, там, где прошел лось, и там, где шест нащупал надежную твердь, трясина вдруг расступилась со вздохом, и Хорька потянуло в глубину. Ноги оказались в капкане. Зная, что резкие движения опасны, он бросил шест поперек, сорвал с плеч рюкзак, кинул его под грудь и на какое-то время задержался так. Но все же медленно, очень медленно, выгоняя из жижи пузыри, он погружался, и тогда, глядя прямо в жгучее солнце, Хорек выстрелил в воздух, понимая бесполезность этого поступка. Затем рванулся из последних сил, но только крепче увяз. Спасения ждать было неоткуда, его обуял страх, он забился и заорал, предчувствуя близкий конец.

Тут-то и услыхал он ответный человеческий крик и, принимая его за слуховую галлюцинацию, вдруг увидел: с края болота спешит странный человек в черном балахоне с длинным шестом. Человек бежал, как заяц, прыгая с кочки на кочку, – Хорек отметил лишь длинную бороду, патлатые космы, протянул руки, вцепился в протянутый шест.

Как они выбирались, память не сохранила, ему казалось, что бородатый поет что-то знакомое, возможно, даже нечто церковное, – тут уж ясно стало, что он сходит с ума. Спаситель, по сути, волок его к берегу, и, когда под ногами оказалась земля, Хорек, не отпуская шеста, впал в забытье.

6

Очнулся он на полянке, вернее, на сухой проплешине, с трех сторон закрытой скалами, а с четвертой – редким леском, сквозь который просвечивало страшное болото. Он лежал, завернутый в суконное толстое одеяло, под головой – специально стесанный на угол чурбачок-думка. Длинноволосый, одетый в нечто длиннополое и самодельное, похожее, скорей всего, на заношенную рясу, стоял на коленях рядом и углубленно молился: руки сложены лодочкой на груди, глаза закрыты, кажется, он ничего не замечал вокруг, так сосредоточенно и жестко было худое лицо; но стоило Хорьку пошевелиться, как спаситель открыл глаза, метнул на Хорька диковатый взгляд и осенил себя широким крестным знаменьем.

– Слава Господу Иисусу Христу во веки веков, аминь! – провозгласил громко и, легко вскочив на ноги, завис над очнувшимся. – Лежать! Лежать! – приказал странный человек отрывисто, но не грозно, причем немолодое, суровое лицо его озарила улыбка. – Вот ты и пришел! Я ведь давно тебя поджидаю. Милостив Господь, что вспомнил обо мне, недостойном, – добавил он тихо.