– Что скажешь о Церкви, Гарт? Ты ведь сам был когда-то духовным лицом.

– И не пощажу первое сословие. Церкви нужны новые епархии. Кроме того, крестоносцы оставляют ей свое имущество – земли, замки. В этом Церковь – их покровитель. И то и другое приносит духовенству доход. Вот и гонят святоши нашего брата рыцаря в Святую землю, обещая ему сказочные богатства Востока. Паломники подтверждают изобилие и красоту заморских стран. Уверяют даже, что их совсем нетрудно завоевать. На эту удочку часто попадаются епископы, надеясь обогатиться восточными реликвиями. Иные все же идут, повинуясь пастырской необходимости, подавая пример.

– Неблагодарное дело быть епископом, – изрек Герен. – Мало того, что на тебе висят паства, миссии, разъезды, в которые постоянно посылает король, тебя еще заставят взять в руки меч и идти воевать. Попробуй откажись, если сам король приказал. Верно, Филипп?

– Да, я требую от них присутствия в походе, во главе моего войска, с высоко поднятым крестом! – воскликнул Филипп. – А если епископ воспротивится, то я как миропомазанник Божий наложу на его земли интердикт, конфискую доходы, а самого лишу сана и сгоню с его земли. Каждый из них знает, что обязан подчиняться любым моим требованиям. Он может, конечно, пожаловаться папе, но папа далеко, а я близко, и я уничтожу его, объявив ему войну!

Герен покосился на короля; тот гордо восседал в седле. Прямой стан, руки сжаты в кулаки, ноздри широко раздуты, глаза, казалось, мечут молнии.

– Да, нелегко быть епископом, – снова тяжело вздохнул Герен.

– Не только они, но и архиепископы пойдут с нами, – твердо произнес Филипп.

– А так ли уж нужен тебе этот поход? – спросил Гарт.

– Нужен. Я рассчитываю в этом еще и на сельских жителей. Немного подучу их и отправятся со мной, взяв в руки луки со стрелами.

– Не отправятся, Филипп, – сказал Гарт и пояснил: – Сельский житель научился думать. Когда-то он надеялся избавиться от нищеты, может быть, даже разбогатеть. После второй кампании мечты развеялись как дым. Он увидел, что походы эти нужны лишь знати и королям. Они идут, чтобы убивать и грабить, строить замки, в которых такой же барон будет так же нещадно давить его поборами. Каждый знает об этом, но не желает говорить.

– В этом ты прав, – кивнул Филипп. – Но, судя по твоим словам, ты не испытываешь особого стремления отправляться на восток.

– И все же я иду, потому что должен защищать своего короля. Я поклялся быть верным ему и готов отдать жизнь за него и за Францию, а не за землю, по которой когда-то ходил Христос с апостолами.

– Клянусь рукоятью своего меча, Гарт прав! – воскликнул Бильжо. – Он сказал то, что каждый знает, но не решается сказать. Филипп, думай что хочешь, но я заодно с Гартом и пойду с тобой ради того же, что и он. И будь я проклят, если это не так!

– А вы, друзья мои? – поглядел король на Герена и Робера.

– А чем мы хуже, черт побери? – повернулся к нему Герен. – Или ты думаешь, мы идем туда проливать свою кровь за Лузиньяна? Гроб – это само собой, но жизнь моего короля мне дороже, клянусь карими глазками Марии Магдалины!

– Я разделяю твои убеждения, Герен, и вполне согласен с Гартом, – не без некоторой доли энтузиазма объявил Робер. – Впрочем, – несколько смутившись, добавил он, – возможно, меня подтолкнул к такому высказыванию Бильжо, мой добрый старик Бильжо, которого я люблю.

Два этих человека и в самом деле в последнее время стали очень дружны. Вероятно, это потому, что Беатриса всегда с восхищением рассказывала отцу, какой Робер хороший и в какие игры они с ним играют. А может быть, потому, что Робер был еще молод и годился Бильжо в сыновья. Собственно, старый воин так и называл его. И ответил сейчас именно так:

– Спасибо, сынок. Я знал, что ты со мной.

Герен, поглядев на них, не преминул заметить, цитируя Аврелия Августина:

– «Великая бездна сам человек. Волосы его легче счесть, чем его чувства и движения его сердца».

– И мне не страшно умирать, если со мной рядом будет Бильжо, – прибавил Робер.

Герен нашел что ответить и на это:

– «Человек рождается смертным, и любомудрие в том состоит, чтобы бояться грехов, а не смерти». Так сказал Иоанн Златоуст.

– Герен, я сделаю тебя епископом, – заявил король. – Среди них всех вряд ли отыщется хоть один умнее тебя.

– Благодарю покорно, – поклонился бывший госпитальер, – но я отказываюсь.

– Как! Ты не желаешь иметь епархию?

– Нет. Король станет вытягивать из меня деньги, и мне предстоит вечная борьба с горожанами и знатью, которая будет постоянно нападать на меня и разорять мои земли.

– Негодяй, ты еще смеешь отказываться! А если я тебе прикажу?

– Тогда, – Герен театральным жестом развел руки и пожал плечами, – мне придется подчиниться.

– Зато у меня не будет более верного помощника в церковных делах. А когда ты станешь архиепископом, мы все духовенство Франции поставим на колени.

Герен только вздохнул в ответ на это.

Уже вдали показались приземистые романские церкви и колокольни старого Тампля – первые строения на пути в Париж с востока, – как вдруг Филипп и его спутники остановились. Эрвина стояла перед ними, как всегда, слева от дороги. Стояла, опираясь на палку, и молча ждала приближения всадников. Казалось, знала, что проедут они именно здесь. Тот же балахон на ней с капюшоном, та же веревка охватывает пояс. Башмаки, правда, уже другие. И все то же выражение лица – скорбное, без тени улыбки. Эта женщина разучилась смеяться и забыла, как улыбаться.

Филипп махнул охотникам, чтобы ехали во дворец без него, а сам, спешившись, подошел к Эрвине, стал на колени, точно перед святой, и поцеловал ей руку. Поднял голову и увидел, как блеснули слезы в ее глазах, устремленных на него словно на сына, вернувшегося к ней из дальних странствий. Кто знает, быть может, и в самом деле, глядя на него, она вспоминала своих детей. Все четверо также спешились и припали к ее руке. Последний – Робер. Она вдруг схватила его за руку, заглянула в глаза, долго смотрела в них и неожиданно нахмурилась, сдвинув брови.

– Как ты молод, – сказала она ему. – Тебе нет еще двадцати. Помнишь нашу встречу? Не забыл моих наставлений?

Робер кивнул, с беспокойством глядя на нее. Ему показалось, она вот-вот предскажет ему скорую смерть.

– И ты, сынок, собираешься на войну? – спросила она голосом, в котором звучала обреченность.

– Как и все, – ответил он ей. – Гроб Господень захвачен мусульманами, – мы идем, чтобы освободить его.

Губы Эрвины искривились в презрительной усмешке. Она помолчала, как маятник, кивая в ответ на его слова. Потом, все так же не сводя с него глаз, сказала, точно прочла приговор:

– Лучше бы тебе остаться здесь. Чужая земля не принесет тебе счастья.