Они не сразу вышли из воды на берег, долго высматривая лодки, тростник, заросли ольхи слева от лодок, где должен был находиться Гнедич, пока не получили сигнал: из леса за поляной ухнул филин, затем там началась возня, затрещал валежник, что-то с шумом рухнуло на землю, раздался сдавленный крик и выстрел. Илья понял, что не зря послал Серафима искать Анжелику, инструктор был опытным бойцом и толк в засадах знал. Те, кто хотел напасть на лагерь со стороны леса и отвлечь защитников экспедиции от берега, нарвались на Тымко и получили отпор.

Пловцы тем временем начали приближаться к лодкам, вооруженные суковатыми дубинками, и Пашин с удивлением обнаружил, что плыли они одетыми. Цвета одежды, естественно, увидеть было невозможно, однако не оставалось сомнений, что на пловцах надеты плотные рубахи, штаны, сапоги и фуфайки.

Они подкрались к лодкам, прислушиваясь к шуму в лагере: к звукам борьбы добавилось звериное рычание и вой, чьи-то крики, плачущий женский голос, – подняли свои дубинки, и в то же мгновение из-за кустов в тридцати шагах от лодок раздался выстрел из помпового ружья. Юрий Дмитриевич разобрался в ситуации и открыл огонь в самый нужный момент.

Выстрел произвел эффект разорвавшейся бомбы.

Четверка террористов буквально подпрыгнула от неожиданности, один из них вскрикнул, хватаясь за плечо, и в это время на оставшихся налетел Илья, благодаря состоянию транса прекрасно видевший в темноте.

Первым делом он сбил с ног самого здорового из пловцов, способного в одиночку утащить лодку. Отобрал у него сук и обработал им второго пришельца, коренастого, заросшего волосом до бровей, так что тот взвыл от боли и на карачках побежал к воде. Третий боевик оказался расторопней всех.

Он выстрелил из своей дубинки (жезла Силы – по словам деда Евстигнея) в направлении Гнедича, тут же метнул молнию в Илью (разряд прошил воздух в сантиметре от шеи Пашина) и попытался отразить атаку Ильи в стиле морского спецназа, двумя руками крест-накрест и головой в лицо, причем в левой руке у него оказался нож; вероятно, он тоже владел длинноволновым диапазоном зрения, так как махал руками не просто перед собой, а вполне прицельно. Однако Илья не стал демонстрировать противнику знание приемов кунг-фу, дзюцу или русбоя, он просто врезал своей дубинкой, очень удобно лежавшей в руке, по колену мужика, затем по руке с ножом и по уху, так что тот кувыркнулся через голову и скатился в воду.

И схватка в ночи закончилась. Пловцы дружно попрыгали в озеро, нырнули, замахали руками, переплывая заливчик, скрылись в камышах по ту его сторону. Илья взвесил в руке дубинку, направил ее острый конец на тростниковую стену, сказал, прищурив глаз и делая усилие, как при нажатии на курок:

– Кх!

С острия сука с шипением и свистом слетела длинная зелено-голубая искра, ширкнула по тростнику, прожигая в нем дыру, и погасла. Илья выронил сук, оторопело посмотрел на свою руку, сведенную словно от электрического тока, почувствовал волну холода и с дрожью в желудке понял, что неизвестно каким образом заставил чужой жезл Силы разрядиться.

– Мама родная! – сказал он вслух.

Послышался шорох тростника, шаги, у лодок появился возбужденный Гнедич с очками прибора ночного видения на голове и с футляром подслушивающего устройства в одной руке. В другой он нес какой-то бесформенный предмет, оказавшийся карабином, вернее, тем, что от него осталось.

– Смотри, что они сделали с помпушкой! Молния прямо в ствол ударила!

Илья потрогал ледяной на ощупь металлический волдырь, в который превратилось дуло помпового ружья, покореженное цевье, оплывший магазин, треснувший приклад, и бросил остатки карабина на песок.

– Повезло тебе, Юрий Дмитриевич. Попади молния чуть выше…

В лесу за поляной раздался выстрел, и они, не сговариваясь, бросились на помощь Серафиму. Однако помощи никакой не потребовалось. С этой стороны к лагерю подкрадывались всего двое ночных гостей, и Тымко справился с ними вполне в своем стиле, сломав руку одному, а второго подстрелив, как он уверял, исключительно в целях воспитания, в мягкую часть тела.

Взъерошенные, разгоряченные новой схваткой, опьяненные победой, мужчины собрались у костра и только теперь расслабились, понимая при этом, что отдых им после столь славных ратных успехов абсолютно не гарантирован. Илья подошел к Владиславе, они обнялись и застыли так на короткое время. Серафим, бурча и клокоча, сходил на берег к лодкам, снял моторы и принес к палаткам. Гнедич просто сел у костра с отрешенным видом и уставился на тлеющие угли, вдруг ощутив навалившуюся усталость.

А спустя несколько минут в лагерь вернулась тихая и виноватая, с опущенной головой, Анжелика, не смеющая поднять взгляд от земли. Торопливо попросив прощения, сказав, что она испугалась и пережидала шум, сидя в кустах, подруга Валерии ушла в палатку. Поверил ей только Серафим.

Темнота и тишина…

Неподвижность…

Ни холодно, ни жарко, вообще никаких ощущений, и мысли текут вялые, бледные, рахитичные, не мысли, а призрачные тени…

Где я?..

Что со мной?..

В ответ все та же застывшая тишина и мрак, и глыбистая твердость со всех сторон, будто он замурован в каменном склепе глубоко под землей.

Но вот где-то скрипнула дверь – именно такой звук коснулся слуха, потом послышался тихий детский плач и вслед за ним успокаивающий женский голос…

«Мама, – подумал он безучастно, – меня успокаивает…»

Звук разбившейся об пол чашки, чей-то всхлип… Тишины больше нет, хотя он понимает, что все эти звуки живут лишь в его памяти, а не доносятся сквозь накинутое на голову толстое покрывало мрака.

Потом в этой абсолютной темноте загорелся огонек… свеча… приблизилась… стал виден абрис человеческого лица за ней… женщина несла свечу сквозь туман, и лицо ее расплывалось, будто видимое сквозь слезы…

Зеркало! Огромное зеркало во всю стену, свеча перед ним, а в глубине зеркала череда застывших фигур, внимательно разглядывающих человека перед зеркалом. Вот череда дрогнула, фигуры стали увеличиваться, приближаться, человеческие лица, мужские и женские, сначала молодые, потом все старше и старше, и вот уже не лица, а черепа смотрят из зеркала и улыбаются, растут, стремятся загипнотизировать, открывают безгубые рты…

Антон напрягся, хотел закричать: нет! – и в тот же миг мощная серая лапа зверя ударила по зеркалу, разбивая его на кривые кинжаловидные осколки. На мгновение перед Антоном мелькнула морда волка с умными горящими глазами, и он очнулся.

Он лежал абсолютно голый на огромной, как аэродром, роскошной кровати под балдахином. Тело казалось пропитанной водой губкой, и чтобы пошевелиться, требовалось сделать титаническое усилие. Антон с трудом повернул голову и с внутренним трепетом обнаружил, что кровать с балдахином расположена в сказочно красивой, сверкающей драгоценными камнями, хрусталем, золотом, серебром и фарфором комнате, озаренной пламенем четырехметровой высоты светилен в форме фаллоса.