Я и не переживала. Такая бабушка всё и всегда держала под контролем…

По характеру Варя была полной противоположностью Степану и Максу, да и мне. Абсолютная девочка-девочка, нежная, воздушная, трепетная, фанатеющая по феям Винкс, диснеевским принцессам и — особенно! — по Эльзе из мультика “Холодное сердце”. Она обожала красивые пышные платья, отращивала волосы как у Рапунцель и вообще обещала вырасти женщиной до кончиков ногтей. Порой я удивлялась, как близнецы могут быть такими разными. При этом и брат, и сестра души друг в друге не чаяли и внешне были очень похожи. Те же тёмные глазищи, волнистые волосы, подвижная и живая мимика…

Макс любил дочку так, что, казалось, живьём загрызёт за неё любого. Нет, Степана он, конечно, тоже очень любил. Но Варя… это было что-то особенное. Он трясся над ней, как над самым бесценным сокровищем в мире.

Когда на первом УЗИ мы узнали, что у нас будет двойня, то испытали натуральный шок. Я с одним-то ребёнком боялась не справиться, а тут целых два… о, боже.

Беременность была кошмаром. Никаких умилительных воспоминаний у меня не осталось, я мечтала только об одном: чтобы вот это всё поскорее закончилось. Тошнота, изжога, боль в спине, неповоротливость, дикие перепады настроения, слёзы… Вспоминая, какие истерики я закатывала бедняге Максу все эти девять месяцев, я до сих пор удивляюсь, как он меня тогда не убил.

Расписали нас из-за беременности быстро — сразу же, как только я оформила официальный развод с Андреем. Приехали в загс, в чём были — Макс в рваных джинсах и футболке, я в сарафане для беременных — живот у меня уже в два месяца был такой, какой у других вырастал только в пять.

Рожать я собралась, когда Макс давал сольник в зале Чайковского. Он примчался ко мне в больницу сразу после выступления, прямо в концертном костюме. Я была уже в предродовой, куда мужей не пускали. Точнее, пускали лишь в том случае, если заранее был заключён договор на партнёрские роды, а рожать совместно с Максом я отказалась наотрез, категорически.

— Ох уж, это твоё вечное “сама-сама”, — проворчал он тогда, но спорить не стал. А теперь я жалела, что его не было рядом — мне было так одиноко, так страшно и так больно!

Он шептал мне что-то нежно-подбадривающее по телефону, а я прижимала мобильник к уху и ревела, чувствуя себя конченой дурой — надо было соглашаться на совместные роды!

— Ты что, концерт сорвал? — спросила я, всхлипывая.

— Нет, доиграл кое-как, на автпилоте. И сразу же к тебе.

— С виолончелью?!

— А как же. Никуда тебе не деться от моей любимой жещины, твоей вечной соперницы, даже в роддоме, — пошутил он, но мне в тот момент было настолько плохо, что шутки я просто не воспринимала.

А потом… не знаю, каким образом, но Максу удалось добиться разрешения на то, чтобы сыграть на виолончели прямо здесь. Музыка успокаивала его самого и настраивала будущих мамочек на нужный лад, расслабляя и умиротворяя. Да и врачи были рады послушать вживую известного музыканта без отрыва от работы.

Я жадно внимала звукам виолончели, доносившимся из холла и одновременно из трубки возле моего уха, и снова плакала, как идиотка…

Помимо Макса, поддержать меня в роддоме явилась ещё и свекровь. А вот моя мама из Питера так и не приехала…

С годами она всё больше уходила в себя и мало интересовалась тем, что происходит в моей жизни. Не уверена, что она вообще заметила, когда у меня сменился муж. Как она не общалась прежде с Андреем (мама и увидела-то его впервые, по-моему, только на свадьбе) — точно так же не общалась теперь и с Максом. К внукам она относилась в принципе тепло, но не горела желанием нянчиться с ними, забирать на каникулы и даже просто созваниваться по телефону, так что они тоже едва ли считали её бабушкой. Фактически, бабушка у Степана с Варей была одна — “баба Нина”. И дедушка Милош…

Детей Макс полюбил всей душой сразу и безоговорочно. С того самого момента, когда ему показали наших малышей. Я понимала, что новорождённые младенцы выглядят далеко не как ангелочки, но Макс умилялся чуть ли не до слёз.

— Они — настоящие маленькие китайцы! Совсем, как ты! — с нежностью сказал он.

Иногда мне казалось, что я не справлюсь. В первые месяцы после родов всё валилось у меня из рук, я то и дело принималась отчаянно рыдать от беспомощности, растерянности и усталости. Если бы не Макс и не свекровь… даже не знаю, как смогла бы пережить этот период.

Всякий раз, когда дети отчаянно и, казалось, совершенно беспричинно начинали орать в унисон, а мне хотелось просто выйти из окна, Макс прибегал к проверенному средству: начинал играть на виолончели. Удивительно, но это срабатывало. Сначала близнецы затихали и успокаивались, тараща глаза и прислушиваясь к звукам музыки, а затем дружно засыпали, точно виолончель была особым видом снотворного. А вслед за ними немедленно засыпала обессиленная я…

– Никогда в жизни у меня ещё не было столь благодарной публики, — посмеивался над нами Макс.

— Вы можете пройти в зал, — напомнила я Нине Васильевне. — У вас столик в VIP-зоне вместе с Ричардом Тёрнером… не возражаете?

— Ну, какие могут быть возражения, — свекровь заулыбалась. — Такой импозантный мужчина…

Тёрнер был профессором музыки, бывшим педагогом Макса в Королевском колледже. Нина Васильевна вполне могла поддержать с ним непринуждённую беседу на профессиональные темы.

— Смотрите, чтобы Милош не заревновал, — подколола я её, и свекровь вспыхнула, как девчонка.

Я до сих пор не могла охарактеризовать отношения матери и отца Макса. Они не являлись парой в истинном значении этого слова, но были замечательными друзьями и проводили много времени друг у друга в гостях — Милош часто прилетал в Россию, а Нина Васильевна в Италию. Кто знает, может быть, они просто скрашивали одиночество друг другу… а может, испытывали нечто большее, чем просто дружескую привязанность? Ответ на этот вопрос могли дать только они сами, а я в душу не лезла. Самое главное — они были отличными родителями Максу и замечательными бабушкой и дедушкой Стёпе и Варе.

— …Ну, или, если хотите, посажу вас за столик с Колдуновым?.. — предложила я.

Алексей Геннадьевич Колдунов был депутатом Госдумы, но свекровь только в испуге замахала руками:

— Ой, что ты… терпеть его не могу. Рожа — ну совершенно бандитская.

В глубине души я не могла с ней не согласиться. Колдунов, которого Макс называл просто “Лёхой” или “Колдуном”, внушал мне смутные опасения. Я понятия не имела, как эти двое вообще могли подружиться — настолько разным мирам они принадлежали.

При знакомстве Колдунов окинул меня оценивающим взглядом и многозначительно протянул:

— Так вот, значит, ты какая… Лера.

Мне не понравилось, что он обратился ко мне на “ты”, но я всё-таки уточнила:

— Что значит “вот какая”? Откуда вы обо мне знаете? От Макса?