В письме в ЦК все было в числах: количество приверженцев, членов, оружия, которое Нейман дал, и что было в действительности. ЦК считало, что все его рассказы – сознательная ложь. В момент опасности он будто бы скрылся. […] В конце письма китайские товарищи даже предложили расстрелять Неймана за его пагубную роль. На Сталина это не произвело впечатления, он продолжал считать Неймана вождем»[456].

Николаевский объяснял позицию Сталина следующим образом: «Говоря о кантонском восстании, Вы имеете в виду, конечно, события 11 – 13 декабря 1927 г. […] Почему Сталину они понадобились именно в это время? Были ли это только внутрипартийные соображения или же он руководствовался соображениями большой политики, т. е. желанием нанести удар намечавшемуся в это время сближению между группой Чан Кайши и англичанами и особенно американцами? […] Сталин был под большим влиянием геополитиков (не знаю, известно ли Вам, что Карл Хаусхофер в течение ряда лет писал особые секретные обзоры международного положения для Сталина). Последние в основном стояли за сближение Японии с Россией и Китаем против Англии и особенно Америки. Те же самые настроения, несомненно, имеются у Сталина. Острота его выступлений против Чан Кайши растет в зависимости от перехода последнего в ряды сторонников соглашения с англоамериканским блоком»[457].

«Я уже не сомневаюсь, – писал Николаевский в другом своем письме, – что Сталин был под прямым влиянием геополитиков. Конечно, не полностью, а только приспособляя их к своим концепциям. Но именно то, что в этих концепциях его отделяло от Бухарина, – а именно антианглийская и антиамериканская ориентация в дальневосточных делах, было навеяно Хаусхофером»[458].

О том, что Сталин в этот период занимал крайне левую позицию в вопросах Коминтерна, свидетельствует еще один документ: записка Н.И. Муратова[459] Троцкому от 18 декабря 1927 г. Вот что писал Муралов: «В связи с последними сообщениями о восстании в Кантоне, а затем о подавлении этого восстания, о разрыве с СССР и пр. мне чрезвычайно ярко припомнился один имеющий к этому отношение разговор, который я имел еще 15 ноября сего года с замредактора «Известий ЦИК СССР и ВНИК» тов. Троцким. Уговаривая меня отказаться от оппозиционных выступлений, тов. Троцкий коснулся, между прочим, и китайского вопроса, утверждая, что сейчас он самим ходом вещей снят с обсуждения, так как там назревают совершенно новые события, которые отодвинут все прошлые неудачи на задний план. В частности, тов. Троцкий сообщил мне, что «в Кантоне готовится и скоро вспыхнет новое восстание, которое приведет к установлению советской власти»[460].

Бухарин был в тот период главой Коминтерна, и организация Сталиным за спиной Бухарина восстания в Кантоне была связана, разумеется, еще и с фракционной борьбой внутри партийного руководства СССР. Так замыкался круг. Крайне левая позиция в Коминтерне – по отношению к Бухарину. Крайне правая – по отношению к Троцкому. Профашистская – по отношению к официальной идеологической линии советского руководства. И за всем этим – борьба Сталина за единоличное руководство партией и страной и советско-германское сближение для раздела сфер влияния, последовавшего в 1939 г.

1

Михаил Первухин – В.Л. Бурцеву[461]

Рим, 2 февраля 1921 г.

Секретное

Глубокоуважаемый Владимир Львович!

По-видимому, Вы стоите на пороге к тому, чтобы раскрыть вторую азефщину, только она будет носить имя «черновщины». Дело это – очень серьезное. На нем можно себе и шею свернуть… При этих условиях Вам может оказаться полезным даже самое малейшее указание, даже обрывочек ниточки от запутанного клубка. И, значит, нельзя пренебрегать решительно ничем, что может помочь выяснить истину.

Вот я и считаю долгом сообщить Вам то, что знаю.

Ни документов, ни более или менее определенных показаний у меня нету. Есть только намеки. Так и смотрите на то, что я сообщаю.

В 1916 г. в Риме около меня упорно кружились агенты итальянской политической полиции, стараясь незаметно выпытать сведения о наиболее видных представителях политической эмиграции. Игра была грубая, я держался настороже, и господам этим попользоваться от меня не пришлось. Но еще тогда меня поразило, что явно подосланные полицией люди все эти разговоры сводили к двум лицам: некоему Равенгофу, которого русская колония считала за «охранника» и который уже при Керенском был арестован в Париже по подозрению в шпионстве в пользу Германии, и о Викторе Чернове.

Из обмолвок итальянцев-журналистов, если не состоящих в полиции, то все же якшающихся с нею, – это здесь вещь обыкновенная, я убедился, что еще с весны 1915 г. у итальянцев было убеждение, что Чернов является агентом Германии. За ним была установлена самая бдительная слежка, и именно не как за русским революционером, а как за германским агентом. Когда Чернов с Ривьеры переехал в Швейцарию, где и занялся пораженческою пропагандой, то и там за ним следили итальянские агенты, чтобы «осветить» лиц, входивших с ним в контакт и потом пробиравшихся в Италию. Достаточно было считаться знакомым Чернова, чтобы попасть под подозрение в качестве немецкого шпиона. Из-за родства с Черновым под это тяжкое подозрение попал честнейший человек, молодой медик Александр Филипченко, живший в Риме; и полиция следила за каждым его шагом[462]. Любопытно, что в итальянской журналистской или, точнее сказать, хроникерской среде, по своей профессии механически осужденной якшаться с полицией, и сейчас циркулирует легенда, будто итальянское правительство наложило секвестр на дом и мебель Чернова, как германского шпиона, на Ривьере. Говорю «легенда», ибо, насколько знаю, своего дома у Чернова здесь не было, жил он на частной квартире.

Не мне судить, насколько обоснованными являются эти итальянские подозрения. Но они существовали, и даже больше – речь идет не о «подозрениях», а об «уверенности».

Я Вам писал уже для «Общего дела» об обвинениях, выставленных итальянским журналистом Армандо Занэтти (Armando Zannetti, «Жиорнале де Италиа») против Чернова. Занэтти, несомненно, очень осведомленный человек: он работал в Петрограде в теснейшем контакте с итальянским посольством и имел в своем распоряжении агентурный материал. Говорить много, откровенничать он отказывается. Но в своей среде отзывается о Чернове как о «товарище Ленина по предательству». По-видимому, речь идет о деятельности Чернова в качестве германского агента.

Знаю, что все это – очень неопределенно и очень похоже на сплетню. Но и в основе каждой сплетни обыкновенно есть зерно истины. А тут налицо не только «зернышко», но и целая глыба: пораженческая деятельность Чернова.

У Вас в архиве, вероятно, есть изданная за границею, кажется в Женеве, брошюра Рутенберга «Как был убит поп Гапон». Тряхните стариною – пересмотрите