Это Борис Иванович Котофеев, с трудом раскачивая тяжелый медный язык, бил по колоколу, будто нарочно стараясь этим разбудить весь город, всех людей.

Это продолжалось минуту.

Затем снова завыл знакомый голос:

— Здеся! Братцы, неужели-те человека выпущать? Крой на колокольню! Хватай бродягу!

Несколько человек бросилось наверх.

Когда Бориса Ивановича выводили из церкви, огромная толпа полуодетых людей, наряд милиции и пригородная пожарная команда стояли у церковной ограды.

Молча, через толпу. Бориса Ивановича провели под руки и поволокли в штаб милиции.

Борис Иванович был смертельно бледен и дрожал всем телом. А ноги его непослушно волочились по мостовой.

5

Впоследствии, много дней спустя, когда Бориса Ивановича спрашивали, зачем он это все сделал и зачем, главное, полез на колокольню и стал звонить, он пожимал плечами и сердито отмалчивался или же говорил, что он подробностей не помнит. А когда ему напоминали об этих подробностях, он конфузливо махал руками, упрашивая не говорить об этом.

А в ту ночь продержали Бориса Ивановича в милиции до утра и. составив на него неясный и туманный протокол, отпустили домой, взяв подписку о невыезде из города.

В рваном сюртуке, без шляпы, весь поникший и желтый, Борис Иванович вернулся утром домой.

Лукерья Петровна выла в голос и колотила себя по грудям, проклиная день своего рождения и всю свою разнесчастную жизнь с таким человеческим отребьем, как Борис Иванович Котофеев.

А в тот вечер Борис Иванович, как и всегда, в чистом опрятном сюртуке, сидел в глубине оркестра и меланхолически позвякивал в свой треугольник.

Был Борис Иванович, как и всегда, чистый и причесанный, и ничего в нем не говорило о том, какую страшную ночь он прожил.

И только две глубокие морщины от носа к губам легли на его лице.

Этих морщин раньше не было.

И не было еще той сутулой посадки, с какой Борис Иванович сидел в оркестре.

Но все перемелется — мука будет.

Борис Иванович Котофеев жить еще будет долго.

Он, дорогой читатель, и нас с тобой переживет. Мы так думаем.

ГОЛУБАЯ КНИГА

От составителя

Не включить эту книгу в том избранных сатирических произведений Михаила Зощенко было невозможно. Но тут была одна трудность.

Дело в том, что, создавая эту — очень важную для него — книгу, Зощенко вставил в нее некоторые ранее написанные свои рассказы, существенно их при этом переработав. Нередко общий замысел книги при включении в нее того или иного рассказа вынуждал автора отказываться от многих ярких подробностей и деталей. В этих случаях (как, впрочем, и в некоторых других) переработанный вариант содержит в себе не только приобретения, но и существенные потери. Я уж не говорю о том, что иному читателю было бы небезынтересно проследить, как видоизменялся замысел автора от варианта к варианту, ибо — «следить за мыслями великого человека есть наука самая занимательная».

Соблазн включить в этот том и первые варианты рассказов, в измененном виде вошедших в «Голубую книгу», был, таким образом, велик. Но для отнюдь не академического однотомника это было бы непозволительной роскошью.

О выходе в свет «Голубой книги» Зощенко писал:

«Гол. Кн.» наконец напечатана — остались всякие типографские мелочи. Так что книга будет в первой половине января… Редактор меня очень обидел и досадил — порядочно поправок и переделок во всех пяти частях. А в совокупности со старыми поправками — это огорчает ужасно».

«Голубая книга», наконец, вышла, по крайней мере один (контрольный) экземпляр у меня. Снова и не без огорчения увидел, что редактор ужасно меня «потеснил»… В общем, получилось, что мне подрумянили щеки… Очень досадно. Общий тон несколько сместился. Возможно, что читатель так резко не заметит, но я чувствую это не без боли. В общем, смешно думать о настоящей сатире. Недаром я (посмотрите) написал, что меняю курс литературного корабля…» (Из писем М. М. Зощенко Е. И. Журбиной. Цит. по воспоминаниям Е. Журбиной «Пути исцеления» в кн.: Михаил Зощенко в воспоминаниях современников. М., 1981, стр. 139, 140.)

Эти цензурные искажения сохранялись и во всех последующих изданиях «Голубой книги».

В нашем издании цензорская правка устранена. Но полностью восстановить первоначальный авторский текст мы не смогли, поскольку цензор имел дело не с рукописью, разыскать которую пока не удалось, а с корректурой, к которой до него уже приложил руку редактор.

М. Горькому

Дорогой Алексей Максимович!

Два года назад в своем письме вы посоветовали мне написать смешную и сатирическую книгу — историю человеческой жизни.

Вы писали:

«По-моему, вы и теперь могли бы пестрым бисером вашего лексикона изобразить — вышить что-то вроде юмористической Истории культуры». Это я говорю совершенно убежденно и серьезно…»

Я могу сейчас признаться, Алексей Максимович, что я весьма недоверчиво отнесся к вашей теме. Мне показалось, что вы предлагаете мне написать какую-нибудь юмористическую книжку, подобную тем, какие уже бывали у нас в литературе, например «Путешествие сатириконовцев по Европе» или что-нибудь вроде этого.

Однако, работая нынче над книгой рассказов и желая