Разница в позициях, которые заняли Фуко и Делёз в деле Круассана, является следствием того, что они постепенно разошлись в отношении к политике в целом. Это расхождение всплыло в споре «новых философов». Делёз смешал с грязью Глюксмана и его товарищей в небольшой брошюре — специальном приложении к журналу «Minuit». Он разнес пустые и ничего не значащие, с его точки зрения, концепты тех, кого считал фиглярами, годными лишь для участия в телепередачах. Делёза «ужасали» их самоотречение, их «мученичество». «Они жируют на трупах других», — заявил он. Текст пестрит подобными формулировками. Эти жестокие слова датированы 5 июня 1977 года[421]. Делёзу известно, что за месяц до этого Фуко в «Le Nouvel Observateur» расхвалил книгу Андре Глюксмана «Мыслители-властители». Глюксман, принадлежавший к ультрамаоистам, в 1974 году сменил ориентиры: с этого времени он приступает к систематическому обличению ГУЛАГа, а также тоталитаризма и философов, подводящих под него базу. Фуко благодарит его за то, что тот открыл философский дискурс голосам «этих беглецов, жертв, непокоренных, непримиримых диссидентов — короче, этих „горячих голов“ и всех прочих, кого Гегель хотел изгнать из ночи мира»[422].

Скорее всего, в тот момент выбор Фуко был продиктован скорее политическими, нежели философскими мотивами. В последующие годы он будет часто разговаривать с друзьями о Делёзе. В частности, с Полем Вейном. Это «единственный действительно философский ум во Франции», как часто повторял Фуко. В конце жизни одним из самых жгучих его желаний было примирение с Делёзом. Даниэль Дефер знал об этом. После смерти Фуко он обратился к Делёзу с просьбой выступить на похоронах. Должно быть, примирения искал и Делёз, посвятивший Фуко прекрасную книгу, умную и эмоциональную. Что подвигло его написать эту книгу? «Я должен был сделать это, — отвечает Делёз. — Потому что я восхищаюсь им, потому что его смерть и труды, оставшиеся незавершенными, волнуют меня»[423].

22 сентября 1975 года. В баре большой мадридской гостиницы Ив Монтан зачитывает декларацию:

Рядом со знаменитым актером — Режи Дебре, Коста-Гаврас, Жан Лакутюр, Клод Мориак и Мишель Фуко… Именно он написал текст декларации.

За несколько дней до этого Фуко позвонила Катрин фон Бюлов: «Нужно что-то делать. Мы не можем позволить франкистской диктатуре расправляться с молодежью…» Фуко согласен: нужно что-то делать. Но что? Надо думать. Но не очень долго. Собрание было назначено на следующее утро. Оно состоялось у Катрин. Пришли Клод Мориак, Жан Даниэль, отец Ладуз, Режи Дебре и Коста-Гаврас. Кинорежиссер предлагает поехать в Испанию. Личное присутствие куда эффективнее, чем всевозможные петиции, манифесты и демонстрации.

Однако высказанное Режи Дебре, Жаном Даниэлем и Коста-Гаврасом предложение созвать пресс-конференцию Фуко встретил без особого энтузиазма. «Нам нужно придумать, — сказал он, — как сделать нашу акцию зрелищной. Наш приезд в Испанию, связанный с риском (не таким уж значительным, но все же реальным) — это важно. В этом есть новизна, никто еще так не делал. Но если это только ради пресс-конференции…»[425] Фуко скорее склонялся к тому, чтобы раздавать на улицах листовки. После продолжительных дискуссий и мук решено: пусть будет пресс-конференция, но еще и декларация, которую должны подписать знаменитости. Составлен список. Конечно, Сартр. Несмотря ни на что — Арагон. Клоду Мориаку поручено обратиться к Андре Мальро. Катрин фон Бюлов произносит имя Симоны де Бовуар, чем вызывает у Фуко приступ ярости. Впоследствии это воспоминание вызывало у нее улыбку, но тогда она растерялась, услышав: «Нет уж, только не эта дама. Иначе я отказываюсь ехать». Фуко еще не переварил нападок Сильвии Лебон, конфидентки Сартра и Бовуар, обрушившихся на него в 1967 году со страниц «Les Temps modernes».

Клод Мориак сумеет заполучить подпись Мальро. Фуко — подпись Арагона. В конце концов, под декларацией окажется пять подписей: Андре Мальро, Пьер Мендес-Франс, Луи Арагон, Жан Поль Сартр, Франсуа Жакоб. Семь человек отправятся в Испанию. Жан Даниэль договорится о том, чтобы организацию этого крайне деликатного дела взяла на себя редакция «L’Observateur». Но сам он не сможет присоединиться к группе: в понедельник, день, когда журнал сдается в печать, он должен быть в Париже. Однако его заменит Жан Лакутюр — он напишет репортаж о внезапном десанте в страну агонизирующего, но все еще смертоносного фашизма. Семь часов. Они должны провести в Испании не больше семи часов. Что уже подвиг. Они не надеются спасти приговоренных. Но они хотят, чтобы их протест прозвучал в столице Испании.

В здании аэропорта Фуко говорит Клоду Мориаку и его жене, пришедшим проводить делегацию:

Прилет в Мадрид прошел без происшествий. Началась пресс-конференция. Ив Монтан зачитал по-французски привезенную декларацию. «Мы приехали в Мадрид, — закончил он, — чтобы передать вам эту декларацию. Нас толкнула на это серьезность положения. Мы приехали, чтобы донести до вас, что возмущение, которым мы преисполнены, делает нас солидарными с теми, чья жизнь оказалась под угрозой». Но, как только он передал слово Режи Дебре, который должен был прочесть испанский перевод текста, в помещение ворвались полицейские в гражданской одежде и приказали всем оставаться на своих местах и не двигаться.