Володя встал, прошел буквально метров десять, встал ближе к воротам оградки: ему хотелось посмотреть, как будут мерить. Сердце стало постукивать сильнее, чем ему положено в 38 лет, сильнее стало мутить от жары… И он ведь понимает, почему.

Опять портвейн… Правда, не с утра, теперь все-таки уже с вечера, но нельзя же заниматься этим каждый вечер… А с другой стороны, он ведь уже обещал Епифанову, что не будет делать этого по утрам. Со второго дня на Салбыке он обещал — и совсем перестал похмеляться. Но с другой стороны, и без того портвейн есть портвейн, особенно если пить его каждый вечер.

Неслышной походкой прошла сбоку красавица Ли Мэй, опять с планшетом, рулеткой и непроницаемым выражением лица. Интересное дело — Епифанов еще несколько дней назад предупредил, что если Володя «пальцем тронет» Ли Мэй, он тут же вылетит из экспедиции.

— Потому что у вас, Володенька, обижайтесь не обижайтесь, замашки старого развратника. А Ли Мэй — девушка очень хорошая, не смейте ее развращать.

Володя был согласен, что девушка очень хорошая — и красавица, и умница. Этот цвет кожи! Эта точеная фигурка с опущенными, не по возрасту, грудями (у азиаток грудь обычно мягкая уже в девичестве). И этот изумительный акцент! Но кто сказал Епифанову, что Ли Мэй так уж сильно обидится, если он, Володя, «тронет ее хоть пальцем»? Во взглядах Ли Мэй, как ни трудно читать во взглядах китайца, Володя обнаруживал уж по крайней мере интерес. И если честно — ведь вполне можно даже «не трогая и пальцем» делать так, чтобы интереса к нему у Ли Мэй стало побольше. В чем прав Епифанов — при некотором опыте это и не особенно трудно.

А его эта девушка волновала… Было в ней что-то незаурядное, чего уж там. Что-то, что заставляло видеть в ней не только милую девчушку… девоньку около науки, которых всегда полно в каждой лаборатории, в каждом коллективе ученых, чем бы конкретно он ни занимался.

Опять промчались с воплями мальчишки. Господи, в такую жару еще с воплями! Еугенио мчится так же, как Сашка Арефьев и Васька Скоров, и орет так же — уже без акцента. У этих — свои интересы, свои занятия.

— Володя!

— Ау…

— Соберите народ, организуйте какое-нибудь занятие в лагере. Мы с Ли Мэй тут немного померяем, возьмем с собой еще девушек, Наташу с Ольгой, и хватит… Остальным тут делать совершенно нечего.

— Ладно… Тогда мы поехали в лагерь, а как спадет жара — устрою народное гуляние за дровами. Вы уверены, что я вам здесь не нужен?

— Нет-нет! Володенька, вы уж лучше организуйте это… народное гуляние.

— Наро-од!

Опыт незаменим не только при общении с Ли Мэй, и спустя какие-нибудь полчаса Володя уже опять лежал — но уже на одеяле, возле хозяйственной палатки. Что характерно, уже и вставать не надо, даже когда спадет жара и пора будет двигаться на народное гуляние. Народ сам соберется, причем именно той группой, какой надо: Андрей, Дима, Витя, Толян, мальчишки и тронется за дровами. Можно лежать и смотреть в небо. Небо синеет к вечеру, обретают форму облака. Пухлые, белые, плывут себе и плывут по синему фону… Хорошо!

Володя повернул голову, уперся взглядом в толстую пеньковую веревку, растяжку палатки-балагана. Тут же, в поле зрения, и канистры с водой, и сколоченный из досок, покрытый клеенкой стол, углубленный в землю, очаг — привычный, родной мир экспедиции. Мир, приметы которого ничуть не изменились за двадцать лет, с первых Володиных экспедиций.

Хорошо, если ему суждено уйти из жизни именно из экспедиции. Это не худший вариант — уйти именно отсюда, благодарно сохранив в сознании весь этот мир. А с другой стороны, какой-то извращенный садизм во всем этом — в том, чтобы уехать в чужую страну и там сгинуть — и попасть туда прямо из этой экспедиции.

Володя в экспедиции был счастлив, и особенно здорово, что осознавал это. Слишком часто это ощущение счастья обманывало, приходило слишком поздно: когда уже уплывало в прошлое то, что и создавало это настроение. Прекрасно было осознавать, что ты находишься там, где тебе надо находиться, делаешь ровно то, что ты хочешь и что ты должен делать, и если чего-то в твоей жизни нет, то это по собственной глупости. Потому что все, чего у тебя нет, ты можешь иметь, как только тебе этого захочется. А вокруг — чудная хакасская степь, сопки, выцветшее небо жарких стран, вечерние облака из-за холмов, жизнь в лагере экспедиции, и в этом году экспедиция началась еще в апреле.

Володя был уверен: дед рад был бы такому настроению. Кажется, он как-то незаметно вошел в возраст, о котором говорил ему дед… Когда он, сам того не сознавая, станет занимать важное место в жизни многих людей… Как занимал сам дед. И Володя все острее чувствовал, что жизнь его — на переломе. Если он и останется в живых, возвращаться к прошлому нельзя.

Ну ладно… Тяжелее всего — сидеть вот так и ждать, как повернутся события. Как там Сашка… Несколько раз Володя просыпался под утро и всякий раз начинал думать про Александра — как он там? Давят ли на него, требуя отказаться от отца, от права жить с отцом и от России? Раза два пытался представить: что может сейчас делать мальчик?

Раз это было часов в шесть утра, палатка сотрясалась от ветра. В Хакасии это типично: ветер, который поднимается перед рассветом и дует, пока совсем не рассветет. Володя любил лежать в спальном мешке, курить и слушать ветер — как он надувает тент, играет веревками, затихает между палаток и кустов. На этот раз привычное занятие дополнилось еще и этим — думать про Сашку.

Значит, в Израиле сейчас час ночи… Володя запомнил собственную мысль, вернулся к ней в середина дня. Так, сейчас половина пятого… там, значит, половина первого. Что же может сейчас делать Сашка? Вроде бы Марина собиралась на море? Тогда они вполне могут купаться, погружаясь в Средиземное море. Или ехать к морю на автобусе. Хотя вроде бы собирались и в Иерусалим, как раз на эти примерно сроки. Володя представлял себе старинный белый город, улицу, где каждый первый этаж дома — лавка, крик муэдзинов на закате… Хотя да, сейчас ведь там самый разгар дня, какие там муэдзины! Это тут день клонится к вечеру…

И, между прочим, пора, в конце концов, прекратить с портвейном! Прямо вот сегодня и завязать… Володя взялся за чайник. Вот сейчас он его вскипятит, сварит кофе и позовет народ на беседу к берегу реки. А потом еще подумает про Сашку.

Опять народ сидел у берега реки, слушал гитару, и послушать ее, право, стоило — в руках у Андрея гитара говорила больно уж хорошо.

— Ребята! Заходите ко мне в палатку, поговорим о науке!

— Зайдем чуть попозже.

Володя набрал полный чайник воды и остановился на косогоре: к нему вприпрыжку мчался Васька.

— Папа! Пап… Лягушек ведь вроде едят?

— Едят… Но, понимаешь, их едят не у нас, а в Китае, а также на юге Франции. Там, где другой еды поменьше. А кроме того, вообще надо уметь их готовить…

— Вот Женька на лягух стал охотиться, говорит, надо готовить ихние ляжки…

— Их ляжки, — поправил Володя.