Я бросился обратно вниз тем же путем, которым пришел. Я думал, что опоздаю, но не опоздал, и, когда пристань снова оказалась в поле моего зрения, я увидел огромный, похожий на луковицу корабль, который величественно двигался к выходу из гавани — его буксировали две длинные галеры, полные налегающих на весла гребцов. На пристани все еще толпились люди, они махали пассажирам и команде, собравшимся на корме удаляющегося галиона. Я не увидел на корабле доктора.

Я не увидел ее на корабле!

Я понесся по пристани как сумасшедший, я искал ее. Я заглядывал во все лица, изучал их выражения, разбирал каждую походку, каждую осанку, словно в своей безответной любви и в самом деле уверовал, что она решила сойти с корабля и остаться здесь, остаться со мной, что весь этот демонстративный отъезд — всего лишь безумно затянувшаяся шутка и что она, сойдя с корабля, решила помучить меня еще немного и переоделась до неузнаваемости.

Галион вышел в открытое море, а я почти и не заметил этого. Галеры, оставляя за собой буруны, возвращались назад, а корабль, оказавшись в открытых водах за волноломом, распустил кремовые паруса и, поймав в них ветер, набирал ход.

Люди стали покидать пристань, остались лишь две рыдающие женщины. Одна стояла, забыв обо всем вокруг, почти совсем закрыв лицо ладонями, другая сидела на корточках, подняв пустые глаза к небесам, а по ее щекам струились слезы.

… А я стоял, уставившись в пространство между маяками гавани, где вдалеке виднелась неровная полуокружность береговой линии Кратерного озера. Так я стоял там, недоумевающий, ошарашенный, не чуя под собой ног. Я тряс головой и бормотал что-то себе под нос, несколько раз порывался уйти, но возвращался к пристани, влекомый предательским поблескиванием воды, которая разлучила меня с ней. Меня хлестал ветер, уносивший ее все дальше с каждым ударом моего и ее сердца, и оглушали резкие крики кружащих в воздухе морских птиц и тихие, безнадежные рыдания женщин.

Телохранитель ДеВар проснулся оттого, что летал во сне. Он полежал несколько мгновений в темноте, пока не проснулся полностью и не вспомнил, где он, как его зовут, кто он и что происходит.

Тяжесть всего произошедшего за последние дни придавливала его к земле, словно дюжина кольчуг, накиданных на его кровать одна поверх другой. Он даже еле слышно застонал, переворачиваясь на узкой кушетке, и улегся, подсунув одну руку под затылок и уставившись в темноту.

Война в Ладенсионе была проиграна. Окончательно и бесповоротно. Бароны получили все, о чем просили, и даже больше, просто взяв то, что им было нужно. Герцоги Сималг и Ралбут возвращались домой с остатками потрепанной и утратившей боевой дух армии.

Латтенс еще немного приблизился к смерти, и болезнь его упорно противилась любым средствам, какие только могли изобрести врачи.

Не далее как вчера УрЛейн присутствовал на военном совете, и там из кучи докладов и шифрованных сообщений размер катастрофы в Ладенсионе стал ясен в полной мере. Но УрЛейн смотрел пустым взглядом на столешницу, произнося какие-то односложные слова. Он продемонстрировал чуть больше живости и искорку своего прежнего пыла, когда огульно объявил виновными во всех бедах Сималга и Ралбута, но и эта тирада к концу стала казаться тусклой и вымученной, словно даже гнев был ему не по силам.

Совет пришел к выводу, что выправить положение уже невозможно. Армии должны вернуться, о раненых необходимо позаботиться. С этой целью будет построена новая больница. Армию сократят до минимума, необходимого для защиты Тассасена. В некоторых городах уже случались беспорядки — люди, поначалу только ворчавшие из-за увеличения налогов в связи с войной, узнав, что их деньги потрачены впустую, вышли на улицы. Налоги придется сократить, чтобы умиротворить население, а потому некоторые проекты следует приостановить, а другие — вообще прикрыть. В какой-то момент придется вступить в переговоры с мятежными баронами, чтобы после стабилизации положения урегулировать некоторые вопросы.

УрЛейн кивал, слушая, все это его явно мало интересовало. Об этом могут позаботиться другие. Он оставил военный совет, чтобы вернуться к постели своего больного сына.

УрЛейн по-прежнему не пускал слуг в свои покои, где проводил почти все время. Каждый день он просиживал колокол-другой в комнате Латтенса, а гарем посещал вообще от случая к случаю и только для того, чтобы поговорить с наложницами постарше, а чаще всего — с госпожой Перрунд.

ДеВар ощутил влажное пятно на своей подушке, на которой ночью лежала щека. Он повернулся на бок, рассеянно прикоснулся рукой к шнурку подголовного валика, который он, вероятно, обслюнявил ночью. Ах, какими неприглядными становимся мы во сне, подумал он, перебирая влажную материю рукой. Наверно, сосал во сне, подумал он. Интересно, у других это тоже случается? Такое свойственно людям? Может быть, детям…

Он выпрыгнул из кровати, натянул штаны, прыгая то на одной, то на другой ноге и сыпля проклятиями, застегнул на талии ремень с оружием, схватил рубаху, пинком ноги распахнул дверь, опрометью пронесся сквозь ранние утренние тени в своей маленькой гостиной, оттуда — в коридор, где напугал слуг, гасивших свечи. Он бежал быстро, его босые ноги шлепали по деревянным половицам. Как мог, он натянул на себя рубаху.

Протектор искал стражника, чтобы взять его с собой, но никто не попадался. Завернув за угол в направлении комнаты больного Латтенса, он наткнулся на служанку, несшую поднос с завтраком, — та вместе со своей ношей свалилась на пол. Он, не останавливаясь, прокричал слова извинения.

Стражника он нашел у дверей комнаты Латтенса — тот спал, развалясь на стуле. ДеВар ударил ногой по стулу, накричал на стражника и пронесся в комнату.

Нянька, сидевшая у окна с книгой, подняла голову. Она смотрела расширенными глазами на голую грудь ДеВара под наспех натянутой рубахой. Латтенс неподвижно лежал в постели. В изголовье его кровати на столике стоял тазик и лежало полотенце. Нянька словно сжалась, когда ДеВар пересек комнату в направлении кровати мальчика. ДеВар услышал, как следом за ним в комнату вошел стражник. ДеВар, повернув вполоборота голову, сказал ему: «Держи ее!» и кивнул на няньку, которая при этих словах вздрогнула. Стражник неуверенно направился к женщине.

ДеВар подошел к кровати Латтенса, потрогал его шею — пульс едва прощупывался. Мальчик зажал в кулачке бледно-желтую ленточку, без которой не засыпал. ДеВар как можно осторожнее вытащил ленточку из руки Латтенса, глядя в то же время на няньку. Стражник стоял рядом с ней, держа ее одной рукой за запястье.

Глаза няньки стали еще шире. Свободной рукой она принялась колотить стражника, которому в конце концов удалось ухватить ее и за эту руку и привести к порядку. Она попыталась лягнуть его, но стражник развернул ее и заломил ей руку, так что нянька согнулась пополам и закричала от боли — ее голова оказалась на уровне колен.

ДеВар внимательно осмотрел влажный конец ленточки, стражник тем временем смотрел на него в полном недоумении, а женщина, тяжело дыша в неудобной позе, рыдала. ДеВар попробовал языком матерчатую ленточку. На вкус она была сладковатой и чуть горьковатой одновременно. Он сплюнул на пол, потом присел на одно колено, чтобы заглянуть в красное от напряжение лицо няньки. Он сунул ленточку в лицо женщины.