— Ты не замерзла?

— Нет.

Они оба смотрели на воду. Скоро поверхность ее превратится в маленькие ледяные кристаллы и залив замерзнет. Нильс включил свой телефон. Никаких новых сообщений.

— У меня был один коллега в институте, — сказала Ханна, наблюдая за тем, как пара рыбаков готовится выйти в море. Один из них помахал рукой, и Ханна помахала ему в ответ. — Он не умел говорить «нет», как будто в его в словарном запасе вообще не было такого слова. Когда его о чем-то просили, он всегда соглашался. — Она выдержала длинную паузу. — И это стало для него проблемой, он перестал справляться с делами, просто физически не мог успеть сделать все, на что согласился. Все эти комиссии, проекты, встречи, конференции. И в конце концов, — она посмотрела Нильсу в глаза, — в конце концов общественное мнение повернулось против него.

— К чему ты клонишь?

— К тому, что хорошесть может превратиться в проблему, Нильс, вот куда я клоню. Его хорошесть стала проблемой для целого института. Мы вскоре начали проводить встречи без него — просто чтобы его поберечь, чтобы он ни нас, ни себя самого не разочаровал. Ты понимаешь?

— Нет, не думаю.

— Что значит быть хорошим, Нильс?

Нильс покачал головой и принялся рассматривать щебень под ногами.

— Философ Ханна Арендт писала о банальности зла. The banality of evil. Она считает, что большинство людей латентно злы и требуются только правильные — или, вернее, неправильные — условия для того, чтобы злое начало проявило себя. Но как тогда насчет добра? Банальность добра. Когда я думаю о том моем коллеге и о тебе, мне кажется, я не вижу у вас свободной воли. Вы не совершаете выбора. Вы просто хорошие, и всё. Но можно ли считать благом такую вот хорошесть?

— Ханна…

— Нет, подожди. Это важно. Ты же не сам это выбрал. При нашей трактовке «хорошести» и «хороших поступков» мы думаем, что в экзистенциальном смысле у нас есть выбор. Но у тебя нет выбора. Вспомни историю с Иовом! Ты просто кирпич в большой игре, в которой кто-то другой… или, вернее, что-то другое установило правила. Что парадоксально в истории Иова, так это то, что Бог ни о ком не думает больше, чем об Иове, хотя и забирает у него все подчистую. Так и с вами, так и с тобой, Нильс. Тебе тоже дана свободная воля — возможность уехать.

— Перестань сейчас же!

— Говорят, что большинство тех, кто сидит сегодня в тюрьмах, страдают гиперактивностью или аутизмом той или иной степени, то есть имеют нейропсихологические проблемы, которые мы только-только начали понимать. Что, если мы в гораздо меньшей степени являемся хозяевами в собственном доме, чем нам нравилось думать в последнее время? Что, если большинство наших поступков предопределены биологически?

— Ханна! — перебил ее Нильс, осматриваясь вокруг.

— Да.

— Очень сложно перестать об этом думать, если ты все время только о том и говоришь.

Она улыбнулась.

— Мы в отпуске, ладно?

— Ладно, — согласилась она.

— Так что поехали дальше.

Они вернулись к машине, сели на свои места и несколько секунд не двигались, наслаждаясь тем, что им удалось убежать от ледяного ветра. Нильс собирался завести мотор, но Ханна вдруг спросила, глядя куда-то мимо него:

— Кто это?

— Где?

— Вон там, за тобой? Они идут сюда.

Он обернулся. Двое полицейских. Один из них склонился и настойчиво постучал по стеклу.

Нюборг

Это место действительно обладает определенным потенциалом — Нильс заметил это не сразу, но теперь это было очевидно.

Камера походила на комнату в общежитии — разве что места в ней было побольше. Тюрьму на острове Алькатрас по крайней мере все это напоминало мало: ни тебе хлопающих железных ворот, ни позвякивающих связок ключей, ни тяжелой военной поступи тюремщиков-садистов. Никаких сокамерников-психопатов с татуированными лицами, которые сидели бы за убийство четырех человек с целью ограбления и только и ждали наброситься на Нильса, когда он заснет. Никакого жалкого бормотания из коридора, когда осужденные на смерть тяжелым шагом идут к электрическому стулу. Нет, это самая обычная комната в общежитии, где пахнет рвотой. Нильс осмотрелся в камере предварительного заключения. Чисто, убрано. Однако как тщательно тут ни убиралось, от запаха рвоты нелегко избавиться. Наверное, какой-то местный пьянчуга решил оставить свою вонючую визитную карточку или мальчишник зашел слишком далеко. Камера эта как гостиница, люди заезжали сюда, регистрировались, жили пару дней и снова уезжали. Сегодня гостем оказался Нильс Бентцон.

Нильс снова осмотрелся вокруг: нары, стул, стол, шкаф, четыре голых стены. На одной из них кто-то написал маркером «Полиция сасет», именно так, с орфографической ошибкой; несмотря на настойчивые усилия, стереть надпись так и не удалось. Но камера обладает и одним явным достоинством: он взаперти. Им нужно только дать ему ящик с консервами и выкинуть ключ от двери на неделю.

Где, интересно, Ханна? В другой камере? На допросе? Может быть, они ее отпустили. Нильс вернулся в мыслях к своему аресту, удивляясь тому, что им удалось так быстро его найти. Может быть, это правда продавщица в магазине. Насколько он помнил, на мостах обычно не бывает наблюдения. Нильс оставил попытки понять, как именно им удалось на него выйти — он уже много лет не принимал участия в охоте на людей, за последние пару лет появилось столько новых технических возможностей. Может быть, подумал он, закрывая эту тему, их нашли через спутник.

В камере было холодно. То ли участок пытался сэкономить на отоплении, то ли это было частью большого плана: раз уж полиция не может портить задержанным жизнь тем, чтобы морить их голодом или избивать, всегда можно хотя бы прикрутить отопление в зимнюю половину года. Нильс знал эти штучки.

Послышался звук открывающейся двери. Вошедшая женщина представилась Лизой Ларссон, и Нильс подумал, что это подходящее имя для порномодели или шведской королевы детективов. Она коротко улыбнулась, но в голосе ее не слышалось никакой симпатии, когда она попросила его следовать за собой.

* * *

— Вы что, полицейский? — В голосе Лизы Ларссон звучало искреннее удивление. Она смотрела на него молодым, красивым, прохладным взглядом. Нильс рассматривал рождественских гномов, карабкающихся по подоконнику.

— Да. Я полицейский переговорщик в ситуациях с заложниками и при угрозе самоубийства.

— Почему же вы сразу этого не сказали? — Второй полицейский, Ханс, пожилой мужчина, напоминавший Нильсу его школьного учителя из другой жизни, удивленно листал какие-то бумаги, поглаживая короткую тщательно подстриженную бородку, призванную добавить ему того авторитета, которым забыла его наделить природа.

Нильс пожал плечами.

— Как у вас получилось так быстро меня найти?