сестрой несколько лет назад, но она всегда так следила за собой, что волей-неволей я начала подозревать у нее серьезную болезнь.

Самое странное было то, что ужинать с нами бывшая пленница отказалась, заявив, что не хочет пропускать вечернюю молитву. С трудом встав, она неуклюже зацепилась своим парчовым балахоном за ручку кресла, и растерянный граф машинально отодвинул его, увеличивая для жены проход.

Ужин прошел скомкано и торопливо. Никто не понимал, что нужно говорить и что это было за явление. Однако после трапезы ставший серьезным епископ Давид сказал графу:

-- Побеседовать бы нам, ваша светлость.

Я же сразу после еды отправилась к Ангеле. Мне хотелось понять, что произошло и почему сестра выглядит так чудовищно. Солдаты по-прежнему стояли, охраняя двери. Вот только сами двери были нараспашку. И ключ, второй ключ, который был тут всегда, точно так же висел на стене. Препятствий мне никто не чинил, и я, негромко постучав в дверной косяк, спросила:

-- Ангела, можно войти?

-- Входите, баронесса Нордман.

Комната была та самая, в которой я видела сестру последний раз. Здесь не изменились ни ковры, ни мебель. Отличие было только одно: перед той женщиной, в которой я с трудом узнавала свою сестру, стоял огромный стол, заставленный едой.

Здесь была рыба в соусе, так понравившаяся епископу, блюдо с обжаренными до золотистой корочки перепелами и блюдо с сочным ростбифом. Стандартные хлеб, сыр и вареные яйца, крутая овсяная каша, которую часто подавали на гарнир. А также миски с фасолью в пряном соусе и вареным горохом со сливочным маслом. Помимо этого, в высокой вазе горкой были выложены сочащиеся жиром пирожки с двумя начинками: одни круглые, другие вытянутой формы. И завершала этот пир Гаргантюа – трех ярусная фруктовница, заполненная внизу зимними грушами, на втором ярусе – эклерами, а на третьем, самом верхнем, лежали шесть пирожных-корзинок со взбитыми сливками и вареньем.

Ангела кушала…

Блюдо с рыбой уже было ополовинено, и сейчас она занималась ростбифом. Куски, которые ей отрезала стоящая за спиной горничная, вполне могли бы послужить ужином крупногабаритному мужику. Однако Ангела ела с аппетитом, не забывая иногда промакивать губы белоснежной салфеткой. На минуту оторвавшись от еды, она оглядела меня несколько презрительно и, фыркнув, сказала:

-- Садись, что встала? – затем, обращаясь к горничной приказала: – Этель, поставь баронессе прибор.

-- Спасибо, Ангела, но я только что из-за стола. Скажи, как ты себя чувствуешь?

-- Прекрасно я себя чувствую. Конечно, взаперти чуть скучновато… -- она швырнула салфетку в собственную тарелку и рявкнула на горничную: – Пошла вон отсюда!

Горничная торопливо выбежала, не забыв закрыть за собой дверь. Ангела встала, проколыхала вдоль стола и застыла, подбоченясь левой и опираясь на стол правой рукой, при этом слегка нависая надо мной.

-- Я знала! Я знала, что дождусь своего! Я тут чуть с ума не сошла со скуки, но вам всем было на меня наплевать! А сейчас я получу развод, и только вы меня и видели! Вы все… я вас всех ненавижу! Вы тут жили и развлекались, а меня заперли от зависти! Я вам всем докажу…

Совершенно машинально, даже не замечая, что делает, она выхватила эклер с блюда и, откусывая большие куски, утирала слезы, бегущие по щекам, и продолжала немного невнятно бубнит:

-- Ты фсегда, фсегда зафидофала мне! Потому что я лучше тебя, умнее и красифее! Ты и к стерфе этой, сфекрухе моей, не зря примазыфалась, только фигу тебе, фигу! – у меня под носом оказалась пухлый кукиш, скрученный из измазанных кремом и глазурью пальцев.

Впрочем, сестре этого было мало. Схватив второй эклер, она продолжала жадно чавкать и выговаривать: – Я свою долю фсю до монетки потребую, фсю до последнего грофыка! Это уж там фидно будет, ф какой монастырь я пойду или не пойду! Мне только пальчиком поманить нуфно, и фить я стану, как королефа! А деньги фы мне все отдадите! И фсе украшения… и фсе платья…

Если честно, я была настолько растеряна, что совершенно не понимала, что можно ей ответить. У меня даже закралось подозрение, что она не выдержала заточения и просто сошла с ума. Не могла же она, в самом деле, не видеть, в кого превратилась! Какая там королева?! Какие платья и деньги, господи?! Ей на диету нужно срочно, иначе схватит инфаркт от обжорства. Это зрелище просто ужасало меня своей нереальностью.

Она продолжала рыдать и жрать пирожные, высказывая мне какие-то безумные претензии. А самое противное: так и не вспомнила про детей. Поговорить с ней я не рискнула, отложив это дело на потом. Пусть сперва успокоится.

ЭПИЛОГ

Наша с мужем поездка в столицу состоялась через семь лет после свадьбы графа Иогана и баронессы Анны де Мюрей. За эти годы произошло много всякого и разного. Через одиннадцать месяцев после свадьбы графиня Паткуль родила мужу девочку Лисанну.

Год спустя я получила еще одно письмо от графини Роттерхан, где она писала о рождении еще одного продолжателя рода Роттерханов и чуть сожалела, что Господь не дает внучки:

“Эти мальчишки слишком шумные, настоящие маленькие дикари, и я еле справляюсь с ними. Но если бы вы представляли, баронесса Нордман, какое счастье слышать детский смех в стенах старого дома…”

У нас с Рольфом третий ребенок тоже был девочкой, которую мы назвали Анеттой.

Бежали года…

Некоторые из них были урожайные, некоторые достаточно тяжелые. Но благодаря дополнительным доходам никогда больше люди в наших землях не голодали. Более того, тонкорунное стадо росло. Ткацкий цех работал уже четыре года. А под патронажем барона Нордмана была открыта школа живописи. И учеников в нее присылали даже из столицы.

Можно было назвать это ожидаемой неприятностью, но два года назад соседнее с нами баронство разорилось окончательно, так как хозяин слишком любил выпить и погулять. И хотя графу Паткулю вполне хватало средств и власти забрать эти земли под свою руку, тем не менее, после разговора с Рольфом он отступился от баронства.

Это позволило нам внести необходимый вклад в казну и выкупить баронство со всеми долгами. Земли,