Ложь.

Тоже ожидаемо.

Сейчас они врут, чтобы ему было лучше, но как объяснить, что врать не надо, что он понял правду, и что от этой лжи лучше не станет.

Вот Фэб… спасибо ему. Он хотя бы не врёт, как остальные. Стоит неподвижно, опустив глаза, и молчит. Он знает, что это низко – врать тому, кто умирает, но он, если бы захотел, нашёл бы слова, правильные слова, от которых действительно стало бы легче…

…но он не хочет.

– Говорю же, псих, – Кир улыбнулся. – Умирать собрался, посмотрите на него.

«Как же я скучал по твоей улыбке, скъ`хара…»

– Нет, ну какая мразь эта Орбели. – Взгляд Берты потяжелел. – Поймаю – придушу своими руками.

– Не надо, – попросил Скрипач. – С её точки зрения, мы действительно виноваты… и не нам её судить.

– А кому? – зло спросил Ри. – Если не нам, то кому?

«Не ссорьтесь, – с тоской подумал Ит. – Пожалуйста, не ссорьтесь. Мне очень тяжело, и можно я просто посмотрю на вас ещё немножко… просто так».

Слёзы бежали, не останавливаясь, он попробовал повернуть голову, чтобы вытереть их о подушку, но подушки под головой не оказалось, это был мягкий выступ изголовья.

– Успокойся, – попросил Скрипач. – Ну что ты, действительно. Сейчас поспишь, а когда проснешься, всё будет гораздо лучше, поверь.

Поспишь?

Нет!!!

Только не это!

«Сон – это смерть, а я не могу сейчас, не хочу, не надо!

Задача, как же задача?!

Я не успел…»

Его затрясло, дыхание стало заходиться от ужаса.

– Эй, – с тревогой позвал Кир. – Ребята, что-то не то.

– Берта, вызови Марка, – приказал Скрипач, оборачиваясь.

Нет, нет, нет, нет, нет, нет, нет…

– Что ты ему сказал, мразина? – Кир смотрел на Фэба взглядом, не предвещавшим последнему ничего хорошего. – Это с ним сейчас из-за того, что ты ему сказал? Что ты молчишь, Эн-Къера? Я посмотрю запись в комнате, и молись, чтобы в этой записи не было чего-то ещё, кроме «привет, я тоже скучал»…

«Пожалуйста, не надо, я же умираю, остановитесь, господи, пожалуйста, что я натворил, и как это исправить, когда умираешь, я не успел, не успел…»

– Вы Марка вызвали?

– Они сейчас будут…

А теперь – один-единственный вопрос, да, Биэнн Соградо Ит? Один вопрос – как ты из могилы будешь теперь что-то пытаться делать, да ещё и решать какие-то задачи?.. Что ты будешь делать с этим всем, в чём вы оказались, с этой ситуацией, с этой правдой, которую вы узнали? Что ты будешь делать, если сейчас семье есть скоро станет нечего, и прежде всего надо решать проблемы внутренние, а не глобальные? Где та зацепка, которая позволит развернуть всё как-то иначе и даст возможность…

Это была последняя осознанная мысль. А после неё мир начал обретать уже знакомую полупрозрачность, и в ней осталась лишь тишина и горе, от которого не было спасения.

* * *

– Уже девять дней. Марк говорит, что физически он в норме. Но что у него с головой, понять не может вообще никто, – Берта говорила со своей приятельницей и ученицей из клана. Говорила на русском, в клане это считалось правилом хорошего тона. – Марусь, это ужасно. Это просто ужасно, и мы не знаем, что делать. Ну, конечно, дежурим по очереди, лечение оплатили, да… Мы даже не хотим думать про это. Марусь, он девять суток не спал, и вообще ничего не действует!.. Вообще ничего, понимаешь? Да, обращались, а толку-то… Никто ничего не может понять. Я… я не могу. Передай, что я пока отменяю занятия… да… Скажи, что у нас беда. Спасибо, дорогая моя, спасибо… если… Да… Я стараюсь, мы все стараемся, но от нас тут ничего не зависит. Да, дай бог, ты права. Спасибо тебе…

Фэб отошёл в сторону, встал, прислонившись к стене, замер. Надо дождаться, когда она уйдёт, и только после этого можно будет дойти до коридора, чтобы спуститься вниз, на самый последний ярус. Там вообще никого нет и не бывает. Там можно сидеть и молчать.

Что он, собственно, и делал все последние дни.

Ри снял запись комнаты с тем, что говорил Фэб.

Эту запись, идущую всего полторы минуты, посмотрели все.

После этого…

– Я бы тебя прикончил, Эн-Къера, да неохота руки марать, – единственным, кто снизошел до короткого разговора, был Кир. – В общем, так. У тебя оплачен ещё месяц жилья тут, как я понял. Когда он кончится – собирай свои манатки и убирайся отсюда, чем дальше, тем лучше. Можешь, если желаешь, сигануть из окошка… это, конечно, только в том случае, если у тебя вообще не осталось совести и ты решишься похерить жизнь, которую тебе с таким трудом вернули. Пока ты тут этот месяц – чтобы я тебя не видел и не слышал, понял? И если ты, сволочь, сунешься к кому-нибудь из нас, учти – я за себя не отвечаю. Убью. За то, что ты сделал с психом, я тебя на клочки разорву, так и знай.

Этого можно было и не говорить – он понял ещё в первый день. Они обвинили во всём – его.

И они были правы.

Тех полутора минут вполне хватило для того, что произошло.

Фэб кивнул, развернулся и пошёл прочь.

Потом ещё один раз…

Он случайно столкнулся с Бертой и решился – хотя бы попробовать.

– Я не знал… простите, я не знал всех деталей. – Говорить было чудовищно трудно, а эта маленькая женщина с удивительно пронзительными стальными глазами сейчас смотрела на него так, что хотелось провалиться сквозь землю. – Я прошу… простить меня… Я говорил со священником, мне объяснили… Пожалуйста, выслушайте меня…

– Убирайтесь, Эн-Къера, – произнесла она бесстрастно. – Далеко и надолго.

Из обрывков разговоров, случайно подслушанных, из записей, к которым у него был доступ, он за эти дни узнал немного из того, что за последние сто двадцать лет случилось с этой семьёй. От осознания того, что он узнал, становилось физически плохо. Один только конфликт с Официальной службой чего стоил! Через что они все прошли, всевышний, и за что?.. И он сам… то, что он сделал, действительно стало последней каплей – для Ита уж точно последней. Потому что сейчас…

То, что происходило с Итом, не поддавалось никаким объяснениям. Операция и правда была сделана очень хорошо; сейчас, по прошествии девяти дней, все раны зажили совершенно, а через месяц даже от швов следов не останется. Но…

Ит был – и его не было.

Он не реагировал ни на что – ни на слова, ни на лекарства.

Он не спал.

Он плакал.

Все эти дни, девять дней, он не спал ни секунды – и ни одна попытка выключить сознание не увенчалась успехом. Если его сажали, он сидел. Если клали – лежал. Как покорная, равнодушная кукла. Из опухших, превратившихся в щёлочки глаз, не переставая, лились слёзы. На окружающих он не реагировал, на вопросы не отвечал, когда звали – даже не поворачивал головы. Словно находился не в этой реальности, а в какой-то ещё.