— Нет, но…

— Ага, у тебя нет ответа! Ты хочешь прыгнуть выше головы, занять не свое место. Боишься скатиться туда, где был раньше. Уверяешь себя, что изменился, но факт есть факт: ты не очень отличаешься от тех, кого презираешь. Помнишь, как на тебя напал сумасшедший лифтер? Он раскусил тебя. Скажи откровенно, чего ты добился при помощи своих рук или интеллекта, которым ты так гордишься? В двадцать один год Александр Великий отправился завоевывать мир, а в тридцать мир уже был у его ног. Ты не собираешься покорять народы, но был бы не прочь оставить след в их памяти. Ты хотел бы, чтобы тебя признали как писателя. Кто может остановить тебя? Уж, конечно, не бедняга Макгрегор. Да, есть только один грех — Вивекананда прав. Это слабость. Запомни это, старина… Запомни! Сойди с пьедестала! Покинь башню из слоновой кости и присоединись к остальным! В этом больше правды, чем в сочинительстве. И что ты можешь сказать такого важного? Ты что, второй Ницше? Ты еще даже не стал собой, пойми хоть это!

Когда пришло время сворачивать на нашу улицу, я уже успел основательно потоптать себя. После такой самокритики я еле плелся. И как назло у лестницы меня поджидал Сид Эссен. Он излучал улыбки.

— Миллер, — сказал он, — не хотелось бы отнимать у вас время, но этот конверт жжет мне руки.

И он вручил мне конверт.

— Что это? — спросил я.

— Подарок от друзей. Мои чернокожие полюбили вас. Купите что-нибудь своей женушке. Они собрали тут немного денег.

Еще не придя в себя, я чуть не прослезился.

— Миллер, Миллер, — сказал Реб, обнимая меня, — ну как мы без вас будем жить?

— Мы уедем всего на несколько месяцев, — проговорил я, краснея, как последний дурак.

— Знаю, но мы все равно будем скучать. Пойдем выпьем по чашечке кофе? Я не задержу вас. Просто хочется кое-что рассказать.

Мы вернулись на угол и зашли в ту кондитерскую, где познакомились.

— Знаете ли, — сказал Реб, когда мы сели за стойку, — у меня было желание поехать с вами. Но я вовремя понял, что буду помехой.

Смутившись, я выпалил:

— Думаю, многие хотят провести отпуск в Париже. Не сомневаюсь, в конце концов они поедут туда…

— Хотелось бы увидеть Париж вашими глазами, Миллер. — Посланный им взгляд растопил мне душу.

— Когда-нибудь, — продолжил я, как бы не расслышав его слов, — чтобы увидеть Европу, не придется садиться на самолет или пароход. Надо только научиться преодолевать силу притяжения. А там — стой себе, а земля пусть вертится под твоими ногами. А она быстро вертится, наша старушка Земля. — Я развивал эту тему, желая скрыть смущение. — Машины, турбины, моторы… Леонардо да Винчи. А мы ползаем как черепахи. Не научились пользоваться электромагнитными силами, окружающими нас. Остались пещерными людьми, хотя и с автомобилем у входа в пещеру…

Бедный Реб не знал, как реагировать на мою тираду. Было видно, что ему не терпится что-то сказать, но он сдерживался, боясь показаться невежливым. А меня несло дальше.

— Рационализации — вот чего нам не хватает. Возьмите звезды — они движутся без мотора. Задумывались вы над тем, что заставляет нашу Землю крутиться, как мяч? Никола Тесламного об этом размышлял, и Маркони тоже. Никто из них так и не пришел к окончательному выводу.

Эссен озадаченно смотрел на меня. Что-то беспокоило его, и я мог с точностью сказать, что это был не электромагнетизм.

— Простите, Реб, — сказал я. — Вы хотели поговорить со мной?

— Да, — ответил он, — но…

— Я просто размышлял вслух.

— Ну тогда… — Он откашлялся. — Я только хотел сказать… если окажетесь на мели, не задумываясь телеграфируйте мне. Или если надумаете задержаться. Вам известно, где меня найти. — Эссен покраснел и отвел глаза.

— Реб, — сказал я, слегка подтолкнув его локтем, — вы чертовски добры ко мне. А ведь мы едва знакомы. Я хочу сказать, вы не так давно меня знаете. Клянусь, никто из моих так называемых друзей не сделал бы для меня столько.

Он возразил:

— Откуда вам знать? Боюсь, вы не предоставляли им такой возможности.

Я прямо взорвался:

— Это я-то не предоставлял?! Возможностей было хоть отбавляй — они имени моего теперь слышать не могут.

— Думаю, вы неисправимы. Может быть, они просто ничем не могли помочь?

— Так они утверждали. Но это неправда. Предположим, у них нет денег, но ведь для друга можно и занять. Разве не так? Авраам принес в жертву родного сына.

— Не забывайте — Богу.

— Я таких жертв не просил. Так, по малости — сигареты, чего-нибудь перекусить, старую одежду. Впрочем, нет, прошу прощения. Были исключения. Помнится, один парень из моих подопечных, посыльный… это случилось после того, как я ушел из телеграфной фирмы… когда узнал, что я дошел до крайней нужды, стал красть для меня. Он приносил то цыпленка, то овощи… иногда ничего, кроме шоколадки, — если не везло. Попадались и другие благодетели — все либо бедняки вроде него, либо чокнутые. Они не выворачивали карманы, показывая, что у них нет ни гроша. А ребята моего круга не имели права отказывать в помощи. Никто из них никогда не голодал. Мы не принадлежали к «белой рвани». Все вышли из приличных, состоятельных семей. Простите, но, наверное, ваша доброта и предупредительность проистекают из того, что вы еврей. Ваш соплеменник в несчастном, голодном, униженном человеке видит себя. Он мгновенно ставит себя на место обездоленного. Мы другие. Мы никогда не были так бедны, так несчастны, так унижены. Одним словом, не были изгоями. Мы удобно устроились в своей стране и распространили свое влияние на остальной мир.

— Миллер, — сказал Эссен, — вы, наверное, много страдали. Не важно, что я думаю о своем народе — у каждой нации есть достоинства и недостатки, — но я никогда не стал бы говорить о нем с такой болью, как вы — о своем. Но тем сильнее я рад, что вам предстоит такое увлекательное путешествие. Оно сулит надежды. Однако вы должны похоронить прошлое.

— То есть перестать себя жалеть? Вы это имели в виду? — Я тепло улыбнулся Ребу. — Поверьте, меня редко посещают такие чувства. Где-то глубоко боль осталась, но я привык принимать людей такими, какие они есть. Трудно, однако, смириться с тем, что они с такой неохотой делятся с ближним. Что я получил от людей? Крохи. Я, конечно, преувеличиваю. Не все были столь черствы. А кто был, возможно, и имел на то право. Помните присказку про кувшин, который повадился по воду ходить? Я могу надоесть до смерти. И к тому же слишком высокомерен для человека в более чем скромном положении. Я часто раздражаю людей. Особенно когда прошу помощи. Понимаете, я один из тех олухов, которые считают, что люди (друзья, я имею в виду) должны догадаться, когда ты нуждаешься в них. Видя грязного нищего, ведь не ждешь, что он откроет тебе свою несчастную душу, а просто суешь монетку? Не ждешь — если ты порядочный человек с чувствительным сердцем. Если он, опустив голову, роется в помойной яме в поисках брошенного окурка или вчерашнего сандвича, ты поднимаешь его голову, обнимаешь за плечи — пусть его одежда кишит вшами — и говоришь: «Что с тобой, друг? Чем я могу помочь тебе?» А не проходишь мимо, отводя глаза, и не заставляешь бежать следом с протянутой рукой. Вот что я имею в виду. Неудивительно, что большинство людей не подают нищим, когда те просят милостыню. Унизительно находиться в таком положении: это порождает чувство вины. Все мы по-своему щедры, но в тот момент, когда нас о чем-то просят, наши сердца закрываются.