Антуан вошел не только в ее сердце, но и в ее дом, он даже стал частенько там оставаться на день. И Танис, и Димьен относились к нему очень доброжелательно. Что же касается последнего, то не прошло и месяца, как они стали чуть ли не друзьями, забыв все прошлое непонимание. Антуан прекрасно осознавал, что ему есть чему поучиться у старого друга ее возлюбленной. Прожить такую уйму лет и не сломаться — это нужен настоящий талант.

И все же он время от времени ловил на себе подозрительный взгляд Димьена. Не понимая, в чем причина, Антуан однажды не выдержал и спросил:

— Почему ты смотришь на меня так, будто я сделал что-то непростительное?

— Извини, — взгляд Димьена тотчас стал обычным, то есть абсолютно непроницаемым и ничего не выражающим. — Профессиональная привычка.

— В тебе чувствуется воин, — с уважением произнес Антуан.

— Я когда-то и был им, — усмехнулся он. — Римским солдатом.

Римский солдат. А ведь Римская Империя распалась чертову уйму лет назад! Видно, все это слишком явно отразилось на его лице, так как Димьен, подмигнув, спросил:

— Что, не вериться?

— Честно говоря, с трудом. Но я думал, что римляне всегда коротко стригли волосы.

— Ну, бывали и исключения, — было видно, что Антуан далеко не первый, кто задает ему подобный вопрос.

— Понятно.

— Ладно. Я уже слышу шаги твой возлюбленной. Не буду вам мешать, — с улыбкой сказал Димьен, и добавил, — Но если что с ней произойдет — голову оторву.

Голос его был шутливым, но Антуан знал, что он говорит серьезно. Димьен был телохранителем в полном смысле этого слова, даже больше.

Но вот появилась Менестрес, и для Антуана комната будто озарилась ласковым солнцем, заставляя забыть обо всем, кроме нее.

Они сидели на диване. Вернее Менестрес сидела, а Антуан полулежал, свесив ноги с подлокотника. Голова же его покоилась на ее коленях, и она перебирала пальцами его волосы. Царила полная идиллия.

Вдруг Антуан спросил:

— Скажи, а где ты родилась? Обо мне ты уже все знаешь, а я о тебе — почти ничего.

— Ну, это долгая история, — уклончиво ответила Менестрес.

— Я готов слушать тебя целую вечность!

— Ну хорошо. Я родилась во дворце, посреди древнего города, который стоял в долине, окруженной горами. К сожалению, ни города, ни моего дворца уже нет и в помине.

— Прости...

— Ничего. Я уже давно перестала переживать по этому поводу. Я с теплотой вспоминаю свое детство, когда меня окружали любящие родители.

Она говорила мечтательно, но ее глаза стали печальными. В них замерцало что-то подозрительно похожее на слезы. И это не утаилось от Антуана. Он взял ее руки в свои и сказал:

— Я вижу, наш разговор тебя огорчил. Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Нет, все хорошо, — Менестрес улыбнулась, но до глаз дошла лишь слабая тень этой улыбки. У нее тоже были плохие воспоминания. Худшим из них была смерть ее родителей. Их убили на ее глазах, когда ей едва минуло восемнадцать. Потом Менестрес жестоко отомстила, но это не уменьшило ее боль, отголоски которой тревожили ее душу и по сей день.

Возможно, поэтому она и не решилась рассказать сейчас об этом своему возлюбленному. Из ныне живущих только Димьен знал об этой истории, да еще двое ее птенцов — близнецы Селена и Милена. А Антуан... она расскажет ему... но как-нибудь потом.

— Эй, что с тобой? — Антуан нежно провел рукой по ее щеке. — Ты будто где-то не здесь.

— Прости, я просто задумалась, — ответила Менестрес, поцелуем отметая все его остальные вопросы.

Поднявшись в спальню, они занялись куда более приятным делом, чем простые разговоры.

До рассвета оставались считанные минуты. Антуан нехотя поднялся с кровати, оставив свою возлюбленную со словами:

— Похоже, мне пора в свой гроб. Солнце вот-вот встанет, я уже чувствую его, — с этими словами он принялся искать свою одежду.

Подперев голову рукой, Менестрес любовалась, как перекатываются мышцы под его белой кожей. Наконец, она сказала:

— Если хочешь, можешь остаться здесь.

— То есть? — не понимающе уставился на нее Антуан. Одетая лишь в костюм Евы, с длинными распущенными волосами она походила на русалку или нимфу, и это не помогало здраво мыслить.

— Ведь ты давно засыпаешь лишь потому, что хочешь этого, а не потому, что солнце заставляет тебя уснуть. Даже бывает, что ты просыпаешься днем.

— Да, но я никому не говорил об этом. Как ты узнала? — он держал в руках рубашку, так и не надев ее.

— Когда ты оставался у меня, я чувствовала, если ты просыпался днем. Но в этом нет ничего плохого, так что не стоит смотреть на меня такими ошеломленным взглядом. Рано или поздно все через это проходят.

— Но что это значит?

— Это значит, что солнце отныне не может убить тебя. Да, его свет будет тебе малоприятен, как жужжание надоедливого насекомого. Первое время будет покалывать кожу, но сильных ожогов не будет, если, конечно, ты не станешь загорать.

— Значит... я могу выходить днем? — он не мог в это поверить. — Но Юлиус говорил, что это произойдет не раньше, чем через сто-двести лет.

— Обычно так и происходит. Но ты гораздо сильнее обыкновенного вампира, поэтому изменения в тебе идут быстрее. Надо сказать, такое происходит довольно редко.

— Мне говорили, — немного рассеяно проговорил Антуан. Он все еще пытался осмыслить сказанное. Ведь Менестрес была чуть ли не единственной, которая не просто сказала, что он отличается от остальных, но и объяснила, какие от этого могут быть последствия.

— Так ты останешься? — лукаво спросила вампирша, приподнявшись на локте.

— Да, — с улыбкой ответил, Антуан, возвращаясь в ее нежные объятья.

А рассвет неумолимо приближался. Антуан чувствовал его приближение всем телом. Он сел на кровати, напряженно всматриваясь в окно, занавешенное тяжелой шторой. Вампир просто не мог заставить себя встать и отдернуть ее.

Солнце лениво, будто нехотя, поднималось над городом. Вот сквозь штору пробилась полоска яркого белого света. Антуан неотрывно следил за ее движением. Он потер плечи, и это выдало его волнение. Тут же тонкие руки Менестрес обвили его шею, и ему стало легче.

По кровати полз солнечный зайчик. Антуан осторожно дотронулся до него и... и ничего не произошло. Его кожа не стала плавиться и не задымилась, даже жжения не было. Только тепло, как это бывало раньше, когда он был человеком.

Наконец, Антуан встал и одним резким движением отдернул штору. Хлынувший в окно яркий свет заставил его зажмурится. Это уже не было приятно. Его глаза слишком привыкли к ночи. Но, если надеть широкополую шляпу, то вполне можно будет терпеть.