ни родичам, ни друзьям, ибо люди порочны и начинены обманом и предательством; там, где дело идет о деньгах или ином добре, не найдется родственника или друга, который позаботился бы о тебе больше, нежели о себе; если ты богат, довольствуйся тем, что покупаешь друзей на свои деньги, коль не можешь приобрести их иными способами. Морелли записывает советы, как нужно отказывать в займах и поручительствах, как сделать, чтобы родственники не объедали, и как присматривать за слугами. Ростовщичество само по себе в его глазах не предосудительно, но опасно вследствие дурной славы, которую может приобрести ростовщик. Эгоистическая мораль беспринципного наживалы выступает под пером Морелли с предельной ясностью.

В его глазах добро отождествлено с пользой, добродетель представляет собой не что иное, как выгоды, а зло — убытки. Исследователь «Мемуаров» обращает внимание на то, что Морелли нетвердо помнит, сколько детей родила его невестка, но точно указывает размеры ее приданого[334].

Подобно купцам новой эпохи, Морелли придает большое значение строгому бухгалтерскому учету. Но вместе с тем он не склонен сводить знания к одним лишь практическим навыкам. Наряду с бухгалтерией и грамматикой желательно знать Вергилия и Боэция, Сенеку и Цицерона, Аристотеля и Данте, не говоря уже о Святом Писании. Полезно путешествовать и знакомиться с миром. Этот меркантильный индивидуалист, поставивший во главе своей системы ценностей умение наживаться, был современником широкого культурного движения, которое не оставило его равнодушным. Способствуя развитию навыков, необходимых для предпринимательской деятельности, культура вместе с тем доставляет ему и душевное наслаждение. Правда, мерки купца Морелли привносит и в эту сферу жизни. «Ты сможешь, изучая Вергилия, — пишет он, — побыть в его обществе сколько заблагорассудится, и он… научит тебя без какой-либо денежной или иной мзды»[335].

Вера Морелли примиряет Бога и купеческое стяжательство. Как он вспоминает, его отец не терял ни минуты, стараясь всегда заслужить любовь Творца и вместе с тем снискать дружбу добрых людей, богатых и могущественных. Мудрым помогает Бог, и они сами себе помогают. Удачливую коммерцию Морелли принимает за служение Богу. В этом отношении он опять-таки совершенно не оригинален. В скольких деловых документах, оформлявших сделки, находим мы обращение к Творцу, Богоматери и святым: «Во имя Господа нашего Иисуса Христа и святой Девы Марии, и всех святых в раю, да ниспошлют Они нам блага и здоровье, на море и на суше, и да умножатся наши дети и богатства, и да спасены будут наши души и наши тела!»[336] В расчетных книгах купцов и торговых компаний велись особые «счета Бога» (il conto di Messer Domeneddio)[337]. Сюда вносились те суммы, которые купцы жертвовали на бедных и богоугодные заведения, с тем чтобы застраховать свои души от посмертных неприятностей. С Творцом обращались как с членом купеческой компании, и размеры Его доли зависели от величины прибыли, полученной компанией. Таким образом, Бог был прямо заинтересован в том, чтобы даровать предпринимателям максимальный доход — вполне рациональный способ побудить Творца прислушаться к молитвам купцов и банкиров. Благочестие купцов проникнуто духом коммерции в такой же мере, в какой погоня за земными благами осознается ими как дело Божье. Честное ведение торговых дел не только не препятствует, но, напротив, способствует спасению души. Таково, во всяком случае, убеждение автора надписи на возведенном в XV в. здании торговой компании в Валенсии: тот купец, который не грешит языком своим, соблюдает данные ближним клятвы и не отдает денег под ростовщические проценты, «разбогатеет и заслужит вечную жизнь». На печатях английских купцов были начертаны девизы вроде следующих: «Десница Господа возвысила меня», «Боже, помоги этому лучшему человеку!» В своих завещаниях они упоминают состояния, «которые им пожаловал Бог»[338].

Но возвратимся к Джованни ди Паголо Морелли. Подобно многим своим современникам, он глубоко пессимистичен. Люди по природе своей дурны, жизнь тяжела, судьба безжалостна — и ныне более, чем когда-либо. Итальянские купцы того времени видели «золотой век» в прошлом. В обществе и в делах правят обман и вероломство. Исследователь «Мемуаров» говорит о «коммерческом пессимизме» Морелли: он рассчитывает не на прибыль и обогащение, а на то, чтобы сохранить имеющееся. В этих условиях единственное прибежище — семья. Жизнь воспринимается этим купцом как драма, как беспрерывная и безжалостная борьба. Пессимизм Морелли весьма показателен для мироощущения людей Ренессанса. Вразрез с устойчивым образом ренессансного оптимизма и веры во всесилие человека, якобы впервые в ту эпоху открывшего для себя свой внутренний мир и мир, в котором он жил, ныне со все большей настойчивостью и аргументацией высказывается иная точка зрения: люди Возрождения, близко знакомые со смертью и всяческими невзгодами, отнюдь не были преисполнены радужными чувствами и праздничными настроениями. Сознание неустойчивости и ранимости человеческой жизни, безотрадный взгляд на природу человека равно присущи как многим гуманистам, так и писателям-купцам типа Морелли.

«Купеческая эпопея» Морелли возникает в обстановке сложного социально-экономического кризиса, охватившего Италию с середины XIV в. На фоне этого кризиса развертывался итальянский Ренессанс. От меркантильного утилитаризма «жирного» пополана до гуманизма — огромная дистанция. Гуманисты замкнуты в собственном искусственном универсуме культуры, тогда как купцы живут чисто земными интересами. Мир идеальных ценностей первых слабо коррелирован с практически-деловым миром вторых. Культура, создаваемая поэтами, художниками и мыслителями, далеко отстоит от цивилизации, выстраиваемой при активном участии деловых людей. И тем не менее существовала связь между этими столь разными и даже противоположными мирами[339]. И дело не в том, что немало гуманистов не чурались коммерческого и банковского дела. Не было ли в какой-то мере миропонимание, сформулированное гуманистами, сублимированным и преобразованным в искусстве и литературе выражением потребностей той самой буржуазии, которая в своих интимных откровениях обнажала иной свой облик, не идеализированный и утопический, но сугубо земной и прозаичный? Разумеется, поле творчества гуманистов было несравненно богаче и шире, нежели сфера деятельности коммерсантов или предпринимателей, но не эта ли прагматическая сфера служила основой для произрастания благоухающих цветов Возрождения?

Разница между гуманистами и купцами заключалась в том, что последние оставались в своем времени, тогда как первые осуществили прорыв в вечность или в «большое время» культуры. На картинах и портретах итальянских и фламандских мастеров богатые купцы предстают перед нами нарядно-величественными и благочестивыми людьми, щедрыми дарителями, основателями госпиталей, украшателями церквей и прочих общественных зданий, тогда как в интимных записях и «семейных хрониках» обнажаются их безжалостный эгоизм и цинично-инструментальное отношение к согражданам и контрагентам коммерческих сделок. У делового человека эпохи Возрождении было два облика. Он сочетал культуру с коммерцией, религиозность с рациональностью, благочестие с аморальностью. Освобождая политику от морали, он действительно