Ах, если бы мужская природа тоже была наделена молоком для питания детенышей! Нет сомнения, что в этом случае сосцы располагались бы на вершинах этих холмов. И тогда люди с младенчества приучались бы любить и ценить их по достоинству. И у них всегда был бы законный повод тянуться к ним с поцелуем.

Помнишь тот день, когда вы с Бластом убегали от меня по улицам Рима? Я был тогда просто в панике. Я понимал, что ты не вернешься в дом Фалтонии Пробы. И больше всего боялся, что ты опять исчезнешь из моей жизни на годы.

Что мне было делать?

Демоны Бласта чуяли меня за тридцать шагов. Как я ни менял обличья, он начинал тревожно озираться при моем приближении. Мне пришлось передать слежку одному из моих подручных. Я выбрал самого слабохарактерного — и оказался прав. Бласт не обращал на него внимания. Этот подручный и проследил, как вы дошли до постоялого двора за городской стеной. И с его же помощью впоследствии мы проследили, как вы перебрались на мельницу под Остией.

«Бани Форума» к вечеру наполнялись трудовым людом. День был такой жаркий, что нам не было нужды греться в терпидарии. И, раздевшись, мы с тобой прямо плюхнулись в бассейн с холодной водой. Тут мне пришла в голову новая хитрость — я притворился, будто не умею плавать. Ты с готовностью взялся меня учить. Твои крепкие руки поддерживали меня под грудь и живот. Я отчаянно барахтался, фыркал, хватал тебя за шею, за плечи. Какой восторг! В конце концов, чтобы польстить твоим педагогическим талантам, я проплыл лягушкой до края бассейна. Ты просто просиял — помнишь?

Эта наша встреча-свидание в банях была мне просто наградой за дни бесплодного вглядывания в пустые окна мельницы. Мы выкопали землянку на опушке рощи и из нее незаметно могли наблюдать за всеми входящими и выходящими. Но, к моему огорчению, ты почти не появлялся. Только мельник суетился по своим делам, да подъезжали возы с зерном для помола, да Бласт время от времени выходил нарубить дров.

Мое положение вдруг осложнилось появлением соперников. Однажды ночыо мы заметили две темные фигуры, крадущиеся в тени деревьев. Кто бы это мог быть? Еще одна парочка еретиков? Воры, задумавшие ограбить мельницу? Мы напали на них, повалили, связали, заткнули рты. Но при допросе в землянке выяснилось, что они тоже куриози. Только посланы не викомагистрами, а самим римским первосвященником. И что им поручено отыскать епископа Юлиана Экланумского. Мельница была включена в список его возможных укрытий.

Что мне было делать? Эти церковные куриози вовсе не были настроены торчать в тесной землянке день за днем, ночь за ночью. Они настаивали, чтобы мы немедленно вызвали приставов и устроили налет. Я доказывал, что так можно распугать всю дичь. Мы ведь еще не знали, прячется ли Юлиан на мельнице или только собирается приехать туда. Если мы захватим мелкую сошку и спугнем большого кабана — не придется ли нам поплатиться собственной спиной за такую оплошность?

Нет, не мог я допустить, чтобы они схватили тебя. Не раз мне доводилось видеть пытки при допросах. Представить себе, как раскаленный железный прут начнет дымиться на твоей коже, как затрещат суставы рук, подвешенных к потолку, как твой сладостный рот исказится душераздирающим воплем… Ни за что!

В «Банях Форума» дров не жалели. Истекая потом в жарком кальдарии, ты бездумно повторял это слово: «пытка, пытка». Я поддакивал тебе, кряхтел, забирался ступенькой выше. И потом, когда мы, прожаренные насквозь сухим паром, плюхнулись в огромный лабрум, ты уже смеялся от души, уже не дичился меня. Видимо, людей сближает не только пролитая кровь. Совместно пролитый пот тоже располагает нас друг к другу. Недаром в банях царит обычно благодушное настроение, почти не случается ссор. А может, это просто отсутствие женщин? Не они ли вечно сеют раздор между нами?

Пока мы сидели рядом в воде, прислонясь к пологой стенке лабрума, среди отдувающихся и болтающих жителей Остии, меня так и распирало рассказать тебе о том, что я сделал для тебя утром. Я воображал волну твоей благодарности — и заранее млел под ее теплым дуновением. Я воображал, что, увидев, на какой риск я пошел ради тебя, ты испытаешь прилив настоящей нежности и поймешь наконец, что птицы любви действительно летят на разные деревья, а не только на женские прелести.

И ведь тогда, ранним утром, на решение у меня оставались считаные секунды. Когда Бласт внезапно выехал верхом на муле из ворот мельницы и повернул в сторону Рима, в землянке были только я и церковные куриози. (Мои подручные после ночного дежурства ушли спать в глубину рощи.) Капюшон пенулы скрывал лицо Бласта, так что я и сам не сразу узнал его. Видимо, эта заминка и подсказала мне план действий.

— Это он! Он! — зашептал я, подталкивая посланцев Папы к наблюдательной щели. — Его нельзя упустить.

Я знал, что они никогда не видали епископа Юлиана в лицо. Они поверили мне и заметались, не зная, куда кинуться в первую очередь.

— Следуйте за ним! — приказал я. — А я побегу за стражниками. Мы догоним его на въезде в Рим. Главное, чтобы он не исчез, свернув на какую-нибудь боковую дорожку. Ответите мне головой!

Церковные куриози послушно выбрались из землянки и, прячась за деревьями, затрусили вслед за удалявшимся всадником. Мне оставалось лишь гадать, что произошло затем. Скорее всего они увлеклись преследованием и в какой-то момент неосторожно приблизились к едущему. Так что демоны Бласта учуяли их. И он — предупрежденный — пустил своего мула вскачь. Или незаметно свернул с главной дороги на какой-нибудь проселок. Или применил еще какой-нибудь трюк, на которые он такой мастер.

А может быть, и не так. Может быть, они догнали его, схватили, но по первым же словам, по жуткому акценту, по простонародному виду поняли, что их надули. И, взбешенные, помчались обратно на мельницу. Но там уже никого не было.

К тому моменту я уже брел по дороге на Остию, стараясь не потерять из виду телегу мельника. Когда вы усаживались в нее, ты смотрел на своего спутника с таким восторженным обожанием, что я даже испытал укол ревности. Я догадывался, что это мог быть сам епископ Юлиан. Но что мне было за дело до него? Главным для меня оставалось — не упустить тебя. Поэтому, когда вы вместе вошли в «Часовню трех коридоров», а потом епископ вышел с какой-то женщиной, я, конечно, остался у часовни.

Да, недаром маги и колдуны учат нас: «Бойся подарков судьбы». Ибо чем, как не подарком судьбы, останется в моей памяти этот вечер. Когда мы с тобой сидели рядом, завернутые в простыни, в портиках вокруг палестры. Глядя на последних атлетов, все еще бегущих упоенно по кругу в закатных лучах. Сидели такие очищенные, отмытые, обессиленные, что даже трепет вожделения утих во мне ненадолго. И я вслушивался в музыку твоей речи, и картины твоего детства на берегах Охридского озера проступали передо мной ярко-ярко, как мозаичный пол сквозь прозрачную воду. И может, впервые в жизни я начинал верить, что оно возможно — такое полное слияние через одни слова — без касаний, без объятий, — и ты не мог не почувствовать этого, ты никогда раньше так не говорил со мной, а я начинал понимать, как оно тебе необходимо, это долгое словесное нащупывание пути друг к другу…