— Я точно знаю, чего мы не будем делать: мы не отдадим сокровище никому. Как-нибудь переправим его в Англию или Америку. Посол Бокер давно предлагал это сделать.

На ее глаза навернулись слезы.

На следующее утро в дом на улице Муз пришли два судебных исполнителя с ордером «на обыск и изъятие», подписанным председателем апелляционного суда. Они сверху донизу обыскали весь дом, беседки и сараи. Генри ходил за ними по пятам. Он не проронил ни звука, но эта тишина кричала, изрыгала проклятия. Не найдя золота, судейские крючки молча удалились. Генри с треском захлопнул за ними дверь.

На душе у них скребли кошки. Утешало только, что афинские газеты в один голос утверждали: апелляционный суд вынес скорее политическое, нежели юридическое решение. Погода установилась теплая, и Шлиманы ездили купаться, брали с собой еду.

Через пять дней их адвокаты подали апелляцию в Ареопаг. Верховный суд ответил, что апелляция принята, но рассмотрена будет только осенью, так как весь следующий квартал уже расписан.

— Я-то надеялась, что летом все неприятности будут уже позади, — огорчилась Софья.

— Хорошо, что Ареопаг принял апелляцию: турки уже не могут требовать сокровище. Я думаю ненадолго съездить в северную Грецию и Пелопоннес. Если я уеду, снимешь тот дом в Кифисьи, мимо которого не можешь спокойно проехать. И пригласи к себе на лето семью.

Они были в своем саду. На лимонных деревьях завязались плоды, кустарник наливался густыми весенними красками. По его оживленной походке и жестикуляции Софья уверенно заключила, что в его голове рождается новый замысел.

— Софья, мне в эти дни пришла одна мысль. Я чувствую, что греческий народ, а то и правительство на нашей стороне в этой распре с турками. Я хочу их отблагодарить.

— Каким образом?

— Давай поднимемся на Акрополь.

Подошли к главному входу, поднялись по широкой лестнице, Генри направился к Венецианской башне, построенной в XIV веке.

— Я хочу обратиться к правительству за разрешением снести эту башню. Расходы возьму на себя.

Софья бросилась к мужу на шею и расцеловала его.

— Опять заработала твоя светлая голова! Такого подарка греческий народ никогда не забудет.

Узнав, что за разрешением надо обращаться к министру народного просвещения Валассопулосу и генеральному инспектору памятников старины Эвстратиадису, Генри приуныл. Но те благосклонно приняли предложение Шлимана и дали письменное разрешение, оговорив одно условие: бережно сохранить камень и мраморные плиты, из которых сложена башня, дабы их можно было употребить для реставрации Пропилеи и Одеона Герода Аттика.

Генри купил материал для лесов, нанял двух своих десятников— Деметриу и капитана Цирогианниса — и уже подбирал квалифицированных рабочих, как вдруг король Георг велел министрам отменить данное Шлиману разрешение. Генри удалился в кабинет и сел писать письмо королю.

«Я испросил разрешение министров снести Венецианскую башню в Акрополе, потому что эта башня позорит его. Она занимает самую красивую часть Пропилеи, на ее камнях надписи, оставшиеся от времени расцвета эллинской культуры. Мое предложение очистить Пропилеи от безобразной пристройки было с радостью принято всей греческой публикой. Я уже купил лес, как вдруг, к своему ужасу, узнал от министра народного просвещения, что мне запрещено впредь трудиться на благо Греции. По-видимому, произошло какое-то недоразумение. Возможно, я чем-нибудь нечаянно огорчил Вас. Покорнейше прошу объяснить мне, чем я заслужил Ваше нерасположение. Я прошу одного — позволить мне убрать из Акрополя это венецианское чудовище».

Письмо возымело действие. Король не удостоил Генри ответом, но министр просвещения получил распоряжение позволить доктору Генри Шлиману финансировать снос Венецианской башни. Однако его непосредственное участие не рекомендовалось. Снести башню было поручено Археологическому обществу.

Непросто было Софье утешить мужа.

— Я знаю, тебя очень огорчает, что ты не можешь руководить этой работой, не можешь принимать в ней участие. Но ты же добился того, о чем мечтал. Эту гадкую башню скоро снесут, древние камни вернутся на свое место. Греция все равно будет тебе благодарна.

Четвертого июля Археологическое общество направило Шлиману письмо с благодарностью за тринадцать тысяч драхм (2600 долларов), которые он перевел обществу для сноса башни.

Лето было жаркое, ленивое, оно текло, не справляясь ни по календарю, ни по часам. Твердая поступь времени сменилась каким-то беззаботным скольжением. Шлиманы часто уезжали на весь день к морю, прихватив с собой большую корзину с едой. Новомодные купальные костюмы едва прикрывали колени, и некая газета с прискорбием отмечала этот факт: «Нельзя без отвращения смотреть на женщин из народа, купающихся полуголыми на глазах у мужчин».

По молчаливому согласию, Софья и Генри не касались в разговорах ни предстоящего суда, ни вообще своей работы. Даже стиль их жизни изменился. После целого дня, проведенного на воздухе, они рано уходили к себе на веранду, под полог ночного неба, затканного тысячами алмазных блесток. Генри надевал ночную сорочку из сшитых еще в Париже и оставался с Софьей, пока ее не начинало клонить в сон. Они читали, разговаривали. Когда Софья засыпала, он вставал и уходил к себе в кабинет. Каждый день со всего света приходило множество писем, газет, научных журналов со статьями о Шлимане, и восторженными и ругательными. Он ничего не оставлял без ответа, его письма были столь же пространны, как иные из статей. Когда Софья просыпалась, разбуженная солнцем над Акрополем, огромным, как медный котел, Генри был уже на ногах.

В конце июня Софья с Андромахой посадили его на пароход «Византия». Перед отъездом он снял для Софьи дом в Кифисьи, который ей так нравился. Дом осеняли высокие деревья, за садом текла неторопливая речушка. В одном крыле было две спальни, в другом—еще одна спальня, кухня и уборная; середину занимала большая гостиная, служившая также столовой. Перед гостиной была крытая веранда, а задняя стеклянная дверь вела в сад, где буйствовал виноградник, и уже дальше была речка. Софья перевезла в этот прелестный уголок всех домочадцев с улицы Муз, пригласила мать с братьями. Скоро дом наполнился вкусными запахами стряпни мадам Виктории. Это были ее счастливейшие минуты: Софья рядом, строгий доктор Шлиман за тридевять земель отсюда. Сестра Катинго частенько привозила детей поиграть с Андромахой.

— Когда я слушаю, как шумит ветер в листьях, — признавалась ей Софья, — как журчит ручей, я чувствую себя отрешенной от всего. И при этом мне все интересно! Мне удалось выкинуть из головы всю чушь, связанную с тяжбой. Я живу настоящей минутой и не думаю о том, что будет.

Хотя улица, ведущая на площадь, была вся перерыта, Софья брала с собой Андромаху показать, как под платанами гуляет королевская чета.

Письма и открытки от Генри приходили почти каждый день.

Он снова побывал в Авлиде, проехался до Ламии, конечного пункта новой железной дороги; пару дней провел в Фермопилах, перечитал там Геродота; затем отправился в Дельфы, послал оттуда Софье письмо, в котором подробно описывал внушающий благоговейный трепет холм, заключавший в себе тысячелетнюю историю поклонения богам. Он взбирался на гору Парнас, бродил по руинам Орхомена, где тоже собирался копать…