– Извини, – сказала она.

– Прекрати извиняться.

– У меня сейчас ощущение, что мне нужно просить прощения вообще за всё. Я его не спасла. Я осталась жива, а он нет. – Она сжала руку в кулак и шарахнула им по постели. – Мне ни в коем случае нельзя было оставлять его там!

– Может быть, твоя мать сможет что-то сделать?

– У неё полно других забот. Её будут допрашивать. А тут ещё и эта история с моим отцом… У неё уже есть кого оплакивать… и о ком заботиться. – Покачав головой, она некоторое время смотрела в окно, а затем порывисто обернулась: – Ты хотела мне что-то рассказать. Извини.

– Опять ты извиняешься.

– Давай рассказывай – это меня отвлечёт.

Фурии показалось, что, возможно, сейчас не лучшее время для того, чтобы затрагивать эту тему. Вероятно, Кэт решит, что она хочет посмеяться над смертью Финниана, притворяясь, что может повернуть события вспять. Фурия бы не рассердилась на неё за это.

– Расскажи ей! – потребовала петушиная книга, высовывая свою тощую шею из кармана девочки.

Фурия покачала головой:

– Сейчас не лучший момент.

– Мне стало бы легче, – сказала Кэт, – если бы я могла отвлечься на что-нибудь. Хотя бы на несколько минут.

Фурия сделала над собой усилие и рассказала обо всём. Когда она закончила, у неё возникло смутное ощущение, что ей нужно оправдаться.

– Честное слово, я знаю, что всё это было очень по-детски. Но я не могла сидеть сложа руки… Я чувствовала себя такой беспомощной… – Сейчас она снова чувствовала себя беспомощной. Нет, слово «беспомощность» было слабым отзвуком того, что она ощущала. – Ничего у меня не получается.

Кэт долго смотрела на неё, и Фурия понимала, что подруга практически не слушала её, потому что конечно же всё это было совершенно не к месту – жаловаться на какие-то мелочи вроде несработавшей библиомантики, в то время как Кэт недавно потеряла самого любимого человека на свете.

Однако затем Кэт посерьёзнела:

– Фурия, я никогда в жизни не слышала о месте под названием Уника. – Она сжала губы, прежде чем сделать над собой усилие и продолжать: – Финниана и меня отвезли в Рим, во дворец на пьяцца Минчио, там его и застрелили.

Добрых полминуты Фурия не могла выговорить ни слова. Потом медленно – страшно медленно, как будто слова, словно густое масло, скапливались на её губах, – она спросила:

– А про другие убежища ты знаешь? Про Либрополис? Про Флауэрболл и Панорамику? Про Лес мёртвых книг?

– А что с ними не так? – спросила Кэт. – Они все существуют где-то там, снаружи. Мы с тобой познакомились в Либрополисе, и с Финнианом мы познакомились там же.

Петушиная книга ткнула Фурию клювом:

– И что это, по-твоему, за Уника такая? Ты уверена, что не наглоталась книжной плесени там, в библиотеке? Я слышала, что грибы иногда могут оказывать такое действие, и они…

– Вы… вы что, серьёзно? Вы никогда не слышали об Унике? А ты, Кэт, ни разу не была там?

Кэт покачала головой.

– А где ты училась в интернате? Когда ты познакомилась с Рашель, в детстве.

– Что ты имеешь в виду? Ну да, мы вместе учились в интернате. В Риме, в такой старой развалине в квартале Коппеде. Это квартал возле…

– Возле пьяцца Минчио.

– Точно.

Мысли Фурии смешались, ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы привести их в относительный порядок. Больше всего её удивляло следующее: после того как она переписала прошлое, допустив, что библиомантами могли быть и экслибры, все, кого затрагивал этот факт, какое-то время помнили, что прежде всё было по-другому. Они рассказывали об этом друг другу, не желая допустить, чтобы их воспоминания стёрлись, и в результате старое сменялось новым постепенно, мало-помалу, но отзвуки былого всё же сохранялись в дальних уголках сознания. Вычёркивание Уники из второй «Книги творения», похоже, возымело значительно более сокрушительный эффект. Люди, знавшие Изиду, помнили о том, что когда-то она не была экслиброй; всякое же воспоминание об Унике, похоже, бесследно исчезло из сознания людей.

– Подожди, – дрожащим голосом сказала Фурия. – То есть агенты Академии отвезли вас в Рим? И твоя мать теперь вернулась туда же? В Рим, а не в Унику?

Рот Кэт сжался в тонкую черту, когда она молча кивнула. Она выглядела сбитой с толку.

Фурия перевела взгляд с Кэт на петушиную книгу:

– Вы что, думаете, что я сбрендила?

– А что, – ответила петушиная книга, – косвенные признаки уже давно налицо.

Кэт щёлкнула её по клюву:

– Прекрати! – Она снова взглянула на Фурию: – Нет, я не думаю, что ты сошла с ума.

– Зибенштерн утверждал, что я могу переписывать «Книги творения», потому что он вписал этот факт в двадцать четвёртый том. Изменять мир, сотворённый им, способны только он и я, потому что я… в смысле, потому что он…

– Потому что в юности он был в тебя влюблён, – подсказала Кэт. – И именно ты в своё время натолкнула его на идею о создании мира библиомантов.

– Хе-хе! – ухмыльнулась книга. – Ты – его муза!

– Заткнись! – хором воскликнули Фурия и Кэт.

Книга издала неприличный звук и надулась.

– Но, видимо, у переписывания действительности тоже есть предел, – продолжала Фурия, возвращаясь к своей первоначальной мысли. – Я не могу оживить мёртвых. Ни Финниана, ни кого-либо другого. Возможно, я могу переписать устройство мира, но не людей, живущих – или умирающих – в нём. Потому что они не создания Зибенштерна. Он создал библиомантику, её города и убежища, но не людей, которые их населяют. Чтобы создавать людей, его могущества недостаточно. И… ну, моего могущества тоже.

Кэт пыталась отгрызть заусеницу на большом пальце и задумчиво смотрела на подругу.

– Эюя знала об этом. – Обеими руками Фурия взяла двадцать четвёртый том. – Где-то здесь, внутри, должно стоять моё имя, а ещё должно быть перечислено, что я могу делать.

– Зибенштерн потерял свою силу уже давно, он больше не библиомант. Это означает, что ты последняя, кто вообще может переписывать эти книги, правильно?

Фурия резко выдохнула и распахнула книгу:

– Давай это выясним.

Поколебавшись, Кэт подвинулась вплотную к Фурии, чтобы ей тоже были видны страницы книги. Почти час они перелистывали страницу за страницей, разбирая рукописные строчки, составленные Северином, и искали упоминание о Фурии.

– Вот! – наконец воскликнула Кэт. – Вот здесь написано «Фурия», правда? – Старинный почерк она разбирала с трудом, но, приложив указательный палец к строчке, у неё отпали последние сомнения. Она нашла нужное место.

Фурия торопливо пробежала глазами страницу, на которой стояло её имя, с самого начала, потом перевернула, прочитала следующую, затем ещё одну. Каждый абзац камнем ложился на грудь, её подташнивало, сердце колотилось, ком подступал к горлу. В конце концов она захлопнула книгу, заложив палец между страницами.