том, что моё невозможно без тебя. Я не знаю поздно уже или нет, но…

Оля вдруг поднимает веки и кладет на мои губы пальцы. Меня от ее прикосновения током бьет. Несколько секунд молчит, всматриваясь в мои глаза сквозь пелену слез, считывая все мои открытые для неё эмоции. Одна медленно стекает по щеке…

Я не дышу. Ожидание как мучительная смерть, снимает кожу слой за слоем…

— Для тебя никогда не будет поздно в моей жизни, Давид… — произносит тихо.

Мне кажется в этот момент я умираю… Тиски с треском разрываются.

С одуревшим сердцебиением делаю шаг вперед и боюсь… Как пацан боюсь обнять… Сердце горит, прожигая ребра, и я осторожно прижимаю её к себе. Дрожащую, хрупкую, как фарфоровая статуэтка. Страшно надавить сильнее, чтобы не раскрошить. Медленно скольжу ладонями по натянутой спине, как вдруг внутри меня происходит разрыв аорты, потому что Оля обнимает меня в ответ.

По мне волна кипятка проходит. Ошпаривает с ног до головы, и я уже не сдерживаясь, сжимаю её со всей силы.

В тонком платье, плечи голые… Укрываю её собой, глубоко вдыхая большими глотками происходящее. Оно закручивает, дарит жизнь и способность дышать.

Зарывшись в волосы под фатой, поднимаю влажное от снега и слез лицо, заглядывая в блестящие глаза.

— Я люблю тебя, — хриплю, как одержимый, — Так сильно люблю…

— И я тебя люблю, — всхлипывает Оля, руша последние сомнения.

Барьеры сносит, и я рвано прижимаюсь к её губам, один раз, второй. Ожившее сердце сходит с ума, ликует, бьётся в исцеляющей агонии.

Сквозь кожу Олю пропускаю в кровоток. Наполняю себя ею, а ей отдаю всего себя. Пусть чувствует, что ей принадлежу. Только ей одной.

Не отдам больше, не отпущу. Внутри горит всё неумирающим мощным чувством. Пульсирует. Рвется наружу.

Проведя губами по виску, отстраняюсь и сжимаю ладонями влажные щеки.

— Я хочу начать с тобой всё сначала, Оль. Теперь только я и ты. И если ты позволишь я больше никому не дам ни одного шанса отнять тебя у меня, обидеть, причинить боль. Для меня всегда была только ты. Только поверь мне… Пожалуйста…

Улыбнувшись, всхлипывает.

— Сначала?

— Да. Обнулимся. И всё теперь будет по новой, без исправлений ошибок, без зачеркиваний… Ты и я… и больше никого между нами.

Опустив голову, несколько секунд молчит, смотрит нам под ноги, а потом мягко отстранившись, отходит на шаг.

Меня замораживает от этого её действия. Пульс сорвавшись, останавливается, но Оля снова встретившись со мной взглядом, вдруг протягивает руку.

— Здравствуй, — сквозь слезы растягивает губы в улыбке, — Меня Оля зовут.

Сердце ударяется о ребра и раздувается от обжигающего огня.

— Давид… — С трепетом сжимаю хрупкие пальцы. — Позволишь мне любить тебя, Оля?

— Только если ты позволишь мне любить тебя…

76 Оля

Пока едем домой в машине Давида, я не могу оторвать от него взгляда. Мои глаза насмерть приклеены к его профилю. Серьезному, слегка осунувшемуся, не бритому.

Я как изголодавшаяся по нему, изучаю каждую черточку его лица. Каждую новую морщинку около глаз и залом на лбу.

Поднимаю руку и провожу по колючей щетине.

Давид инстинктивно трётся щекой о мою ладонь, а у меня от этого его действия сердце плачет от счастья.

Господи, как мало нужно для того, чтобы оно трепетало… Билось воскресшим фениксом и парило.

Ни разу с Петром такого у меня не было. Он знал это. Видел. С самого начала спросил у меня будет ли моё сердце когда-то открыто для него полностью, и я честно ответила, что нет. Я всегда знала, что не смогу никого полюбить так, как Давида, и обманывать его не хотела. Не знаю почему Петя остался, но он стал для меня крепкой стеной, а существующее положение вещей его вполне устраивало. Мы подходили друг другу. По характеру, темпераменту, энергетике. Он тоже это чувствовал и, наверное, поэтому и предложил выйти за него. Думаю, если бы мы все же поженились, то смогли бы создать неплохую семью, и я даже была бы по-своему счастлива. За всё это время я научилась искать счастье не в сердце, а в других вещах.

Вот только… Узнав о Давиде моё сердце потребовало быть услышанным…

И пусть меня осудят, не поймут, забросают камнями за то, что сегодня ещё один человек пострадал от нашей с Давидом любви, но я впервые в жизни решилась дать себе шанс на счастье. Выбрать себя и то, чего требует мое бедное истерзанное испытаниями сердце. А оно не хотело просто «подходить» по каким-то жизненным параметрам, оно хотело биться и чувствовать рядом Давида, если нам выпал еще один шанс…

Все эти два года оно тихонько мирилось с положением вещей, забившись в уголочке и не проявляя желания пускать к себе кого-то еще. Сейчас же оно расцвело и стучит так, словно обрело новую силу…

Есть теория о том, что человек в жизни проживает три любви… Первую, взрослую и зрелую. У меня было столько возможностей полюбить другого, оставить первую любовь в прошлом и воспользоваться правом на вторую. Но факт того, что я сейчас еду с Давидом в машине, а он сам безотрывно целует мои пальцы, говорит о том, что ни я, ни он не способны любить кого-то третьего.

Любить так, как мы любим друг друга. Безусловно. Вопреки. Я знаю, что Давид мне обязательно всё расскажет об Ани, о том, как он жил эти два года… Но сейчас мне достаточно того факта, что между нами больше никто не стоит и я не буду виновна ни в чьих страданиях.

Что я имею право держать его за руку, на пальце которой нет обручального кольца, и не бояться быть осужденной за это, пристыженной, обвиненной в разрушении семьи.

Слегка пересаживаюсь в кресле. Фата цепляется за сиденье и съезжает по волосам.

Сняв её, кладу осторожно на заднее сиденье. Давид переводит на меня взгляд, пробегаясь им по моим волосам, а потом протягивает руку и гладит по щеке. Нежно и очень трепетно. Я прикрываю глаза, пропуская в себя ощущение восторга от этого прикосновения. Оказывается, и прикосновением можно воскресить. Поднять на седьмое небо.

Давид не спрашивает у меня о Петре. Только еще у самого ЗАГСА хотел подойти к нему и объясниться, но я остановила его. Сама всё сказала перед тем, как выбежать на улицу, опасаясь, что упущу его.

Я понимаю почему он не спрашивает. Также, как и я — боится разрушить это хрупкое едва появившееся у нас настоящее.

Мы