Мой возраст и общая склонность не слишком доверять догмам, вероятно, объясняют, почему мне было легче понять третий мир и зачастую он интересовал меня больше, чем мое непосредственное академическое окружение или коллеги из этого мира. Я был, разумеется, не единственным. И среди людей, которых особо интересовала такая тематика, конечно, я находил больше личных друзей. Мне было легко с ними общаться, потому что они думали примерно как я.

В определенный момент у меня происходила довольно жесткая борьба с ортодоксальными марксистами. Ирония заключалась в том, что они считали меня марксистом из‑за моего уважительного отношения к Марксу. Надо сказать, что зачастую я знал Маркса гораздо лучше, чем эти люди, которые отзывались о нем с такой любовью и почтением.

Далее был этап, когда я только пожал плечами: «Ну, народник, ну и что?» Когда в начале 1980‑х была опубликована моя книга «Поздний Маркс и русский путь», я получил прозвище представителя этого популистского движения России конца XIX века, которое, возможно, предшествовало русской революции, — и был этим доволен.

Моя симпатия к «Народной воле» была сильна — как и у Маркса. В то же время я должен, конечно, подчеркнуть, что она была сосредоточена главным образом на теоретическом измерении ее идеологии и мыслях, лежащих в основе ее социальных и аграрных положений. Фактически, если бы я жил в то время, я вошел бы в «Народную волю» вместо Пальмаха, в особенности когда был молод.

«Народная воля», поздний Маркс и русский путь

Как и раньше, мой приход в политику был связан с моими исследованиями и помогал отточить собственные академические взгляды. Крестьяноведение переплеталось с представлением о крестьянских структурах некрестьянских обществ, что помогало видеть вещи по-новому. В особенности я все больше врабатывался в материалы, оставленные нам вождями «Народной воли», — их тексты и биографии. Это и необыкновенно интересно, и своевременно. Что мешало их пониманию, так это общепринятый взгляд их противников на «Народную волю» как на бомбистов: «Это те люди, которые убили царя Александра Второго, за это их и повесили!» И все.

Это, конечно, правда, что они поддерживали насилие как средство вызвать или, по их мнению, высвободить крестьянское недовольство как путь к революции. Но глупо рассматривать их исключительно через призму насилия. Это были люди необыкновенно развитые аналитически. Их повесили прежде, чем они успели написать свои «Капиталы», но там были талантливые теоретики. Самым важным среди них и достойным представителем этой группы был Николай Кибальчич. Химик по профессии, он и впрямь делал бомбы для «Народной воли». Он был одним из пятерых казненных во время последнего публичного повешения в России в апреле 1881 года. Но этим история не кончается.

В Шлиссельбургской тюрьме Кибальчич написал короткую работу о ракетах как главной движущей силе для передвижения в планетном и межпланетном пространстве. Эта коротенькая работа исчезла в архивах полиции до 1917 года, но политическая активность не помешала Кибальчичу и сегодня быть признанным пионером ракетостроения.

Также мы часто слышим, что люди не могут определить характер революции до того, как она произойдет. Но это неправда. Кибальчич написал во втором номере «Вестник „Народной воли“» — эмигрантского журнала исполкома народовольцев — короткий очерк о том, чего следует ожидать в русской революции, и определил ее очень точно. Вместо пролетарского восстания начало представлено бунтом солдат гарнизона столицы. С этим крестьянская борьба переходит в массовые восстания — и это совпало с действительным ходом событий в будущем. Интереснейшая группа народовольцев импонирует не только отвагой и готовностью мученически умереть за свое дело, но также уровнем аналитического мышления.

Соотношение взглядов русской народнической традиции и реалий российской революции становится особо интересным, когда связываешь его с отношением Маркса к «Народной воле» и с теми трудностями, которые он сам испытывал на конечном этапе жизни, пробуя разработать глобальный анализ развития капитализма, а в особенности сравнить британскую форму его развития с другими возможными сценариями.

Я изложил результаты работы на эту тему в книге «Поздний Маркс и русский путь» в 1983 году. Много говорилось о раннем Марксе. Работа над поздним Марксом открыла мне целый ряд вещей, которые особенно важны для понимания Маркса в целом. Центральным для этого является факт молчания Маркса в последние 10 лет своей жизни.

Стандартным объяснением периода молчания Маркса является то, что он, быть может, болел. Это неправда. Для начала — Маркс всегда был болезненным, что не помешало ему написать первый том «Капитала», как и части второго и третьего. Но и в последние 10 лет он написал много, около 3 тысяч страниц текста, но не публиковал новых крупных работ.

Для меня основным вопросом было: как мог человек, который так много работает и пишет, замолчать? Казалось очевидным, что он нашел проблему, но не может сформулировать ее решение.

Становится яснее, когда смотришь на его корреспонденцию с Верой Засулич (русская революционерка и переводчица работ Маркса) по вопросу русского крестьянства, которая вместе с тремя тысячами страницами неопубликованных текстов хранится в архивах Социального института в Амстердаме. Засулич пишет письмо, прося совета Маркса по вопросам, связанным с крестьянами. Он пишет в ответ сорокастраничный черновик — после чего отсылает из него одну страницу. В неотосланном тексте письма Маркс атакует Георгия Плеханова. После 1917 года Давид Рязанов, первый директор Института Маркса–Энгельса, опубликовал эти письма. В непосланных текстах Маркс назвал Карла Каутского, чешского марксистского теоретика, «педантом», а Плеханова — «догматиком» и выразил ясно свое глубокое сочувствие «Народной воле». Оно было взаимно, что доказывает копия письма к Марксу от «Народной воли» — части материалов, о которых говорю.

В тот же период Маркс начинает работать над двумя добавочными странами, стремясь показать там процессы, которые исследовал для Англии в первом томе «Капитала». Он также начинает изучать языки этих стран. Эти страны — Турция и Россия. И при вводе Турции и России как моделей развития у него перестает получаться ясная линия обязательного развития, созданная первым томом «Капитала». Когда происходит подобное и честный ученый не знает, что сказать, он молчит и продолжает работать. А Маркс был честным и блестящим ученым. Он симпатизировал взглядам «Народной воли», но не мог принять их точку зрения, потому что никогда не мог полностью принять крестьянство как одновременно революционную и реакционную силу, учитывая его приверженность восприятию в качестве революционной силы пролетариата. Не обладая ответом, Маркс имел порядочность и смелость ничего не сказать. Я восхищался его молчанием по этому поводу.