Опасность грозила и Лаврененко, поскольку запущенная им турбина на электростанции в Краснокамске все время находилась на грани аварии. Положение усугубилось, когда в 1937 г. сняли директора и на его место пришел новый руководитель, с которым Лаврененко еще раньше поссорился и перестал разговаривать: «К этому времени меня настойчиво приглашали на интересную работу в московский наладочный трест "ОРГРЭС" Я решил воспользоваться приглашением и немедленно перейти на работу в Москву. Ведь уже начался 1937 год… Работа с Хорошевым могла закончиться трагично».

Наконец, о похожих затруднениях рассказывает Гайлит. На Волховском алюминиевом заводе случилась авария как раз накануне годовщины революции, и Гайлит сразу подумал, что обрушение крыши здания глиноземной фабрики будет расценено как результат «вредительства». Хотя никто не пострадал, коллектив, трудясь без устали, за десять дней ликвидировал ущерб и, несмотря на аварию, выполнил производственный план, в конце 1936 г. на предприятии начались аресты, продолжавшиеся и в первой половине 1937 года.

После арестов заводские парткомы, как правило, проводили собрания, на которых клеймили арестованных как «вредителей» и призывали коллектив проголосовать за исключение их из партии. Стеклов, один из немногих, рассказывает о подобных сборищах: «Проходили партийные собрания, на которых мы били себя в грудь, клянясь в том, что мы потеряли большевистскую бдительность и не сумели разоблачить врагов народа, которые работали среди нас. Но как мы могли разоблачить, когда они были наиболее авторитетными, политически выдержанными и выдвинулись на руководящие посты в результате своих знаний, своей энергии и своей политической принципиальности. Часто активные ораторы на этих собраниях потом сами становились жертвами репрессий. В этой суматохе ничего нельзя было понять. В нашем главке, после того как была арестована целая плеяда начальников отделов — около десяти заместителей начальника, — был взят и К.П. Ловин, как злейший враг народа, польский шпион, который под влиянием царившей тогда обстановки выступал на собраниях и громил врагов». Используя местоимение «мы», Стеклов дает понять, что и он соглашался, когда на других навешивали ярлык врагов народа. Логинов, напротив, принадлежит к числу инженеров, стойко сопротивлявшихся призывам к обличениям и доносительству. Вернувшись в 1938 г. из США, он узнал, что его начальник Немов, с которым он проработал восемь лет, которому был обязан квартирой и карьерой, арестован. Логинова заставили не только занять его место во главе только что организованного 10-го Главного управления Наркомата вооружения, но и выступить на партийном собрании управления с разоблачением «врагов народа»: «Такая тогда была, с позволения сказать, практика — как только человека арестовывали, парторганы немедленно требовали от сослуживцев сообщать им факты "вражеской работы". На всех собраниях и заседаниях в управлении и в райкоме я заявлял, что ничего плохого за Немовым не знаю». Логинов таким образом пытался не только защитить Немова, но и спасти себя, поскольку понимал, что все обвинения, которые он выдвинет против бывшего начальника, могут обернуться против него самого как ближайшего сотрудника Немова: «За все хорошее или плохое, что делалось в области приборостроения, в одинаковой степени ответственны оба». Поскольку Логинов упорно отказывался клеймить своего друга и покровителя, Киевский обком исключил его из партии «за утрату бдительности». Логинов находит нужным подчеркнуть, что это произошло из-за его «честной и искренней позиции»: «Я подчеркиваю, честной позиции, т. к. некоторые сослуживцы, из соображений карьеры, лгали». Он не дрогнул и после исключения, когда следователь НКВД потребовал у него показаний на его однокашника, сотрудника и бывшего директора Опытного завода точных приборов И. Горохова, который уже сидел в тюрьме по обвинению в том, что импортировал из-за рубежа лишние машины с намерением нанести убытки народному хозяйству. Вместо того чтобы пойти навстречу желанию следователя, Логинов взял всю ответственность за закупки иностранной техники на себя, так как, будучи руководителем главка, подписывал все заявки: «Следователь удивленно спросил, могу ли я дать такое показание в письменной форме. "Конечно", — ответил я ему и тут же на своем блокноте написал все то, что я сказал выше». Горохова после этого действительно отпустили. Логинов не мог не понимать, что подобным поступком дал НКВД компромат на себя. Но он обладал столь сильным чувством справедливости, что приходил в ярость от любого ложного обвинения и, очевидно, забывал всякую осторожность.

Жену Н.З. Поздняка, работавшую помощницей заместителя наркома тяжелой промышленности Владимира Ивановича Иванова (1893-1938), постигла та же судьба, что и Логинова. В 1937 г. Иванов был арестован, и на последовавшем за этим партийном собрании наркомата от всех потребовали проголосовать за его исключение из партии. Анна Исааковна единственная дважды голосовала против. Парторг вызвал ее к себе и пригрозил: «Подписывай, красавица, или у тебя будут неприятности!» Она стояла на своем, заявляя, что Иванов не враг народа, и в итоге из партии исключили ее саму. В результате дорога в вуз и дальнейшая карьера оказались для нее закрыты. Год спустя ее супруга уберегло от исключения столь же мужественное поведение другого человека. Поздняка обвинили не в саботаже, а в том, что 17 лет назад, в Гражданскую войну, он воевал в составе литовского подразделения, которое, правда, сражалось на стороне красных, но теперь считалось антисоветским. Когда парторг отдела вооружения потребовал исключить Поздняка из партии, секретарь парткома Наркомата машиностроения навел справки о послужном списке «провинившегося» и решил, учитывая его выдающиеся трудовые заслуги, понизить его в должности, но не исключать.

Гайлиту крупно повезло — он отделался взысканием. Гайлит — один из тех, кто активно вступался за инженеров, которым грозила опасность. Будучи главным инженером и заместителем директора ролховского алюминиевого завода, он вместе с директором завода д. И. Коолем 15 мая 1937 г. написал письмо секретарю ЦК Андрею Длександровичу Жданову (1896-1948) и преемнику Орджоникидзе Валерию Ивановичу Межлауку (1893-1938), протестуя против увольнения руководителей глиноземной фабрики, где случилась авария: «На нашей фабрике арестован ряд лиц, которые подозреваются в ведении вредительской работы. Эти лица не пользовались у нас особым доверием, и мы не увольняли их только потому, что у нас не было для них замены. Все это хорошо. Но теперь мы несколько дней назад получили распоряжение об обязательном увольнении важнейших руководителей, хотя какие-либо факты об их вредительстве нам неизвестны. Трудности 1936 года, вызванные нехваткой сырья, не являются следствием работы этих трех людей. Невзирая на личную боль, мы выполнили указание "органов" и уволили всех троих. Но то обстоятельство, что мы доверяли им, воспитали их, как многих других молодых специалистов, наполняет нас печалью… Теперь нас обвиняют в том, что мы покрываем этих людей, хотя сам фабричный коллектив до последнего времени считал их честными… Кроме того, фабричная общественность требует увольнения главного электрика по социальным причинам, хотя не может указать какие-либо упущения в его работе, а также главного бухгалтера и начальника финансового отдела. Каждому кто знаком с фабричной жизнью, ясно, что тем самым выполнение производственной программы фабрики ставится под угрозу». Гай лит и Кооль изъяснялись общепринятыми формулировками и в принципе соглашались с арестами, дабы представить дело тех, кого они отстаивали, как исключение. Тем не менее они сами попали под подозрение как «защитники врагов народа». Ленинградский обком 17 июня 1936 г. исключил Кооля из партии. Гайлита обязали составить «конкретный перечень мер по ликвидации последствий вредительства». Всего через несколько дней Кооля арестовали, а секретарь местного парткома Мелкишев на собрании попытался добиться исключения Гайлита. Однако работники не повиновались ему и проголосовали только за строгий выговор с предупреждением — «за защиту врага народа и утрату политической бдительности».