Обри рассказал о затруднительном положении, в которое попал, О’Салливану. Впоследствии Винсент говорил, что Бердслей не испытывал неприязни к драматургу, но пытался избегать его общества, так как получал постоянную материальную помощь от человека, который враждовал с Уайльдом. В маленьком городе не встретиться со знаменитостью – и всеми обожаемой, и скандально известной – трудно… В одно злосчастное утро Бердслей в компании Кондера и Бланша увидел шедшего к ним Уайльда и поспешно направил своих спутников в боковую аллею. К сожалению, этот маневр не остался незамеченным. Уайльда после выхода из заключения неоднократно нарочито не замечали, но он так и не смирился с этим. Скорее Оскар становился все более чувствительным к таким ударам. Он ощутил пренебрежение Обри и впоследствии бередил эту рану – искал объяснение, почему его это так больно ранило, а также невежливости художника[125]. Однако в тот раз он промолчал. Уайльд стиснул зубы в надежде, что Бердслей нарисует фронтиспис к его балладе, который, уж конечно, украсит ее. Обри, кстати, согласился это сделать, но вид у него при этом был такой, что Смитерс понял – фронтиспис придется очень долго ждать [13].

Бердслею тоже пришлось выдержать удар по самолюбию. Однажды днем, сидя у окна, он увидел недавно приехавших Пеннеллов, проходивших мимо вместе с Уистлером. Позднее Пеннеллы зашли к нему, но Уистлер, очень внимательный к тем, кто был нездоров, этого не сделал. Существовали и другие проблемы. Отношения с Кондером, в которых всегда присутствовал элемент антипатии, предельно обострились. Бердслею, всегда бывшему эстетом, Кондер в своем клетчатом пиджаке, бриджах для верховой езды и сапогах со шпорами казался оскорблением хорошего вкуса. В последнее время разница их физического состояния стала угнетающей для Бердслея и отталкивающей для Кондера. Однажды у Бланша, когда Обри, перепутав, случайно сделал глоток из стакана Кондера, тот с нескрываемым отвращением, шокировавшим присутствующих, отодвинул его в сторону. Бердслей отплатил за оскорбление, затронув тему, которая была для него табу: «Я скоро умру… Сколько я еще мог бы сделать иллюстраций, которыми будут восхищаться и современники, и потомки!.. А всякие бездари будут жить дальше… Это несправедливо…»

Бердслей погрузился в работу, вернувшись к иллюстрациям для «Мадемуазель де Мопен». Он уже приступил к делу, но мыслями был в мемуарах Казановы. Имелись и другие проекты, отвлекавшие его внимание, – обложка для новой книги О’Салливана «Дома греха» и обещанный рисунок для «Истории танца» Хейнеманна. Смитерс отчаялся получить от него хотя какую-то завершенную работу.

Элен вернулась через две недели. Бердслей по совету Раффаловича тут же послал деньги на билет сестре. Мэйбл приехала и нашла Обри не в лучшем самочувствии и расположении духа. По рекомендации Бланша позвали доктора Карона. Врач предписал пациенту полный покой. Вероятно, именно поэтому они с Элен переехали в Hôtel des Ètranges – не такой шумный, как Hôtel Sandwich. У этой тихой обители имелись неоспоримые достоинства – закрытая со всех сторон веранда, хорошая кухня и, главное, практически нулевая вероятность встретиться с Оскаром Уайльдом [14].

У Бердслея не было недостатка во внимании врачей. Доктор Дюпюи, который жил в Hôtel des Ètranges, поддержал его план переехать в начале зимы в Париж. Не стал возражать против него и Филипс, ненадолго приехавший в Дьеп. Он с радостью отметил, что состояние их пациента не стало хуже, и высказал осторожное предположение, что Обри сможет поправиться.

Веранда гостиницы была надежной гаванью Бердслея. Он проводил здесь целые дни, любуясь на акации и беседку, увитую плющом, и прислушиваясь к звукам, раздававшимся на набережной. Обри подружился кое с кем из постояльцев, в частности с семьей Джонсон из Нью-Йорка. Мистер Джонсон был помощником редактора в Century Magazine и большим почитателем творчества Бердслея. Другим поклонником его таланта оказался русский театральный и художественный деятель, балетный антрепренер Сергей Дягилев. Приехал погостить Поллитт, но если он надеялся получить своего «Бафилла», то его ждало разочарование…

Частым посетителем Hôtel des Ètranges стал богатый молодой поэт Дуглас Эйнсли, друживший с Мэйбл. Эйнсли страстно любил французскую литературу и теперь часто сидел на веранде вместе с Обри. Они беседовали о Готье, Бодлере, Бальзаке и Золя. Часто говорили о Барбе д’Оревильи. Последнего часто обвиняли в аморальности, например за роман «Старая любовница». Его книги «Женатый священник» и «Те, что от дьявола» вызвали протест Церкви, а Анатоль Франс называл д’Оревильи непримиримым католиком, который исповедует свою веру исключительно в богохульствах. Бердслею очень нравился его небольшой трактат, посвященный дендизму и прославленному британскому франту Джорджу Браммелу. Впоследствии Эйнсли вспоминал о замечательной способности своего нового друга создавать атмосферу прозрачной ясности в разговорах об искусстве, его четких и завершенных жестах и ярких карих глазах на бледном худощавом лице, еще больше осунувшемся из-за болезни. Обри высказывал оригинальные мысли – их у него было много, как у богача золотых дукатов. Их разговоры всегда были необыкновенно интересными, а сам Бердслей во время этих увлекательных бесед напоминал увеличительное стекло, которое концентрирует свет с такой силой, что может воспламенить бумагу. К несчастью, этот огонь обжигал самого Обри… Вскоре его щеки окрашивались лихорадочным румянцем, и диспут завершался.

В Hôtel des Ètranges, вдохновленный разговорами с Эйнсли, Бердслей снова приступил к работе над рисунками к «Мадемуазель де Мопен». Чтобы придать иллюстрациям новую глубину, он пробовал серые полутона. Обри показал кое-что из этих рисунков своему товарищу. Эйнсли все понравилось, особенно портрет женщины за туалетным столиком в стиле Пьетро де Лонги. Бердслей остался доволен. Он тоже считал эту иллюстрацию очень удачной.

Элен была озабочена грядущим переездом. Сначала Обри хотел провести несколько недель в Париже, а потом им предстояло ехать к морю. Бердслей пребывал в хорошем настроении и даже шутя предложил отправиться в Неаполь, куда недавно уехал Уайльд, чтобы встретиться с Альфредом Дугласом. Элен оценила шутку, сказав, что не рассчитывала на такую дальнюю поездку, они найдут что-нибудь поближе. Перспективы их были туманными, но миссис Бердслей не падала духом [15].