образом мы доехали до Унечи, где отправились нанимать подводу для переезда границы. Тут мы встретили молодого еврея, тоже направлявшегося в Клинцы для закупки там, по его словам, монпансье. И вот этот самый «монпансье», мой спутник и я наняли подводу до Клинцов за 300 рублей.

При выезде из Унечи нас остановил красноармейский пост, требуя документов, которых у нас не было. Мы были близки к крупным неприятностям, если бы нас не выручили несколько моих вещей, чрезвычайно понравившихся красноармейцам (в их числе замшевый жилет). По дороге мы остановились, зашли в крестьянскую избу, выпили чаю и в четвертом часу утра добрались до границы, где стоял немецкий пост, начальник которого вышел к нам с трубкой в зубах и заявил: «Проезда нет». Разговор у нас пошел на немецком языке. Я стал к нему приставать, объясняя, что мы — три честных человека, едем по частным делам и т. д., и так ему надоел, что он, махнув рукой, сказал: «Проезжайте, только если вас кто спросит, не говорите, что вы проехали через этот пост». Мы ему обещали, и наша повозка покатила дальше на Клинцы, где я расстался со своим старым знакомым, уехавшим обратно в Унечу, а еврей «монпансье», решив ехать на Гомель, продолжал путь со мною. Он меня предупредил о новом препятствии: был шестой час утра, поезд уходил около восьми, а для получения билета необходимо два разрешения: от украинской и от немецкой комендатур. На мою просьбу выручить меня он в качестве советчика привел своего приятеля — рыжего Михеля. На происходившем под моим председательством совещании мы по совету Михеля, толкового мальчишки, приняли решение пройти пешком до следующего полустанка в девяти верстах от Клинцов и при проходе поезда вскочить в вагон. Я только поставил условием, чтобы они до полустанка несли мои вещи. Полустанок оказался не в девяти, а в одиннадцати верстах. Придя туда, мы узнали, что поезд опаздывает и пройдет около 10 часов. Билеты Михель достал через какого-то сторожа. В момент прохода поезда мы все вскочили в разные вагоны. Я попал 77-м пассажиром в багажный вагон без скамеек, в тех краях называвшийся в честь Горького «максимом». Весь путь пришлось ехать стоя.

По прибытии в Гомель я пошел в парикмахерскую, где постригся, побрился и в первый раз вымылся после удельного парка, благодаря чему несколько утратил совдеповский вид. Обедал я в лучшей гостинице Гомеля, где еда после петроградской мне показалась восхитительной, но по старым понятиям не выдерживала ни малейшей критики. Вернувшись на вокзал, я обратился к начальнику станции с просьбой о разрешении на покупку билета на скорый поезд до Киева. Когда-то вытягивавшийся передо мною в струнку начальник станции меня, конечно, не узнал и, встретив «по одежке», предложил убираться вон. От начальника движения — тоже знакомого по высочайшим проездам — я получил в грубейшей форме ответ, что ему некогда со мною разговаривать. Оставалось одно из двух: или обратиться к немецкому коменданту, что мне казалось рискованным, или при содействии кондукторской бригады применить способ путешествия «зайцем», о котором я часто слышал, но сам никогда не пользовался.

Стараясь угадать по физиономиям сновавших на платформе обер-кондукторов, который из них будет сопровождать скорый поезд на Киев, я остановился на одном — большого роста, тучном, с целым рядом значков старого времени. Подойдя к нему, я почтительно произнес: «Господин обер, нельзя ли на Киев скорым проехать?» Он на меня строго посмотрел. Я ему незаметно сунул в левую руку государственный кредитный билет пятирублевого достоинства, на что получил в ответ: «Когда поезд подадут, ступай к третьему фонарю». Когда подошел состав поезда, я скромно стоял с чемоданчиком у фонаря… Обер прошел мимо меня, делая вид, что никакого представления обо мне не имеет. И только перед самым отправлением он, подойдя к фонарю, где отдавал свисток паровозу, отдал мне краткий, но строгий приказ: «Лезь…» В исполнение этого приказа я вскочил в полуоткрытую дверь вагона III класса, где был принят якобы случайно находившимся на площадке кондуктором, сказавшим мне: «По правой руке вторая койка внизу». Я вынул из кармана 30 рублей и дал со словами: «Милый человек, билетика не успел взять… Похлопочи, пожалуйста». Сунув деньги в карман, он сказал: «На следующей остановке». Я отправился на указанное место. В этой части вагона с одной стороны на длинной койке сидела сестра милосердия с каким-то доктором, а напротив два офицера; надо мною был чиновник. Пассажиры стали меня внимательно разглядывать. Первой заговорила сестра милосердия: «Вы кто будете?» — «Проезжий… Мы в Киев едем». Не удовлетворившись этим ответом, она стала задавать ряд других вопросов, по-видимому предполагая, что я скрываю свое настоящее положение. Чиновник почему-то стал мне давать советы (оказавшиеся для меня очень неудачными), как в Киеве выйти так, чтобы меня никто не видел. Вошел контроль. «Ваш билет…» — спрашивает контролер. «У кондуктора», — отвечаю я. На вопрос контролера, где билет, кондуктор с олимпийским спокойствием отвечает: «Я вам передавал их». «Да, да, хорошо», — со строгим лицом говорит контролер.

Таким образом, мой проезд обошелся в 35 рублей вместо 68 — стоимости билета III класса до Киева: я сберег 33 рубля, которые для меня в то время составляли много, так как я подъезжал к Киеву с 43 рублями в кармане.

10

Арест жены * Мой приезд в Киев * Результат пропаганды в русских и немецких войсках

На следующее утро в Дарнице была произведена проверка документов. Один из бывших у меня в кармане паспортов был на чиновника никогда не существовавшего отдела снабжения. Хотя проверявший и не был знаком с этим учреждением, но так как печати были на месте, а вид у меня был совершенно уверенный, меня оставили в покое. Выйдя из поезда по совету чиновника на Киеве 2-м, я проклинал судьбу, так как пришлось с чемоданом тащиться пешком до Елизаветинской улицы в Липках, где жили мои знакомые.

Принят я был очень радушно и получил приглашение остановиться у них. (На мое заявление, что я ощущаю на себе «непрошеных гостей», которыми, вероятно, обязан моим 76 спутникам по вагону IV класса, они мне предложили пройти в отдельную комнату, где я и освободился от разносителей сыпного тифа.)

В Киеве я начал хлопотать в отделении немецкого штаба — «оберкомандо» — о своей жене. Мне было предложено послать