Весной 1930 года Байбер передал нам новые приглашения: выступить на радио с Симфоническим оркестром Би-би-си и принять участие в осеннем фестивале в Париже. Авива напомнила, что к началу учебного года она должна вернуться в Германию. Поэтому нашему трио приходилось отклонять те приглашения, которые не могли подождать до следующего лета. Наше редкое появление на сцене только разжигало интерес к нам. Что это за коллектив, который отказывается от выступлений осенью и зимой, в самый разгар музыкального сезона?

Мадридский журнал поместил на обложке портрет Авивы, сопроводив его подписью: «Загадочная леди музыки». В статье говорилось о внезапном появлении Авивы в мире классической музыки. Предприимчивый репортер раскопал посвященные ей давние заметки, опубликованные в газетах небольших итальянских городов, и упоминание о ней в специальной колонке мюнхенской газеты. Там намекалось, что она выступала перед известным фашистом.

Аль-Серрас купил этот журнал на железнодорожной станции и передал его мне, когда мы уже сидели в салон-вагоне.

— Я схватил его, даже не развернув! Знал бы, скупил бы все экземпляры.

Я протянул журнал Авиве, но она закурила сигарету и отвернулась.

— Наше юное дарование играло для Гитлера, — ерничал Аль-Серрас. Но Авива даже не улыбнулась. Вместо этого она сухо сказала:

— Там ничего не сказано о Гитлере.

— Она права, — сказал я. — Я слышал, что и Муссолини любит скрипку.

На этот раз Авива промолчала.

— Я всего-навсего пошутил, Авива.

— Муссолини? — упорно допытывался Аль-Серрас.

Она опять не проронила ни звука.

— Значит, это правда. Ты выступала с оркестром? — спросил Аль-Серрас.

— Какой оркестр? Это даже не был концерт.

— Да расскажи же, наконец!

— Мне было восемнадцать лет, — сдалась Авива. — Один мой друг организовал прослушивание. Отказ считался бы преступлением. Все вместе заняло полчаса.

Мы так подробно расспрашивали ее об этом эпизоде, потому что почти ничего не знали о том времени накануне нашей встречи, когда она переехала из Италии в Германию.

— У него удивительная голова, — сказал Аль-Серрас. — Похожа на одну из тех гигантских каменных голов тольтеков, что были обнаружены в джунглях.

— Он что, правда неравнодушен к музыке? — спросил я.

Она затянулась и выпустила облако табачного дыма.

— Я только что покинула монастырь. А он искал няню. Няню с музыкальным образованием. Его сын Романо, совсем еще ребенок, очень ласковый, тянулся к музыке, особенно фортепианной. Но это, конечно, был всего лишь предлог. Дуче хотелось иметь собственного учителя игры на скрипке.

— То есть он играет на скрипке?

— Мастерски. Это ни для кого не секрет. Как и то, что каждое утро он читает Данте. Поклонник итальянской культуры. И минут пятнадцать — двадцать играет на скрипке.

— И хорошо играет?

— Нормально. Давайте так. Я вам расскажу кое-что, а потом мы сменим тему. Идет?

Аль-Серрас молчал. Я сердито посмотрел на него.

Она попросила нас представить себе такую сцену. Официальная резиденция вилла Торлония, музыкальная комната с граммофоном, на полках — пластинки с записями Верди и Пуччини. Муссолини задергивает шторы и запирает дверь. Никому не позволено мешать ему в эти священные двадцать минут, когда он отстраняется от власти и отдает себя музыке.

— А как он играл? — спросил Аль-Серрас.

— Понятия не имею.

— В каком смысле?

— Он поставил пластинку. На секунду прижал скрипку к подбородку…

— Удивительно, что он ее не сломал, — съязвил Аль-Серрас. — С таким-то подбородком!

— …как будто играл ту же вещь, что на пластинке, — продолжила она. — А затем отложил скрипку в сторону.

— Ага! — засмеялся Аль-Серрас. — Хитрый ход. Он не умеет играть.

— Да нет, умеет. Мой друг, тот самый, кто организовал прослушивание, тоже скрипач, однажды играл с ним дуэтом. Муссолини играет, когда ему хочется. Но у него требовательная жена, много детей и куча советников. А главное — масса любовниц. Он принимает их в музыкальной комнате.

Аль-Серрас не скрывал удовольствия.

— Что касается меня, — продолжала она, — то я несколько минут поиграла на скрипке, но для себя уже решила, что мне это предложение неинтересно. А защитное оружие, которое я на всякий случай захватила с собой, не понадобилось.

— Какое оружие? — спросил я.

— Острые каблуки. Вы знаете, что я предпочитаю обувь на плоской подошве, но это был особый случай…

— Отважная девочка! — похвалил Аль-Серрас.

— Ты нарочно играла плохо? — догадался я.

— У меня не было ни малейшего желания занять то или иное место при дворе диктатора.

— А в эти полчаса тебя не тошнило от его вида?

— Он — лидер Италии. Я уверена, что у каждого, кто обладает подобной властью, есть свои тайны. Но вы поймите, для меня дуче всегда был дуче.

— Да у этого человека руки по локоть в крови! Он начал с того, что в 1924 году уничтожал своих оппонентов социалистов.

— В 1924 году мне было четырнадцать лет, — сказала Авива. — И это был не самый лучший в моей жизни год.

— Но ты не могла не видеть, что он идет по трупам! — Я уже почти кричал.

— Думаю, в тот год я и сама предпочла бы умереть.

— Друзья, — прервал нас Аль-Серрас, — о чем вы? Вы хоть сами себя слышите? Вы повторяете одно и то же.

— Ты все знаешь, Авива, — гнул я свое. — Не можешь не знать. Ты собиралась выступать с Куртом Вайлем и Бертольтом Брехтом. С теми, кого ненавидят нацисты.

— Нацисты срывают театральные представления. Шумят, угрожают, швыряют на сцену вонючие бомбы и даже ночные горшки. Если они действительно захотят присутствовать на наших выступлениях, я им не откажу. Возможно, мы сделаем их добрее.

— Тебе все равно, перед кем играть?

Аль-Серрас попытался перехватить инициативу.

— Я думаю, — сказал он добродушно, — что вряд ли этот человек монстр. Надо постараться увидеть в нем человеческую сторону. В каждом есть человеческая сторона.

— Ерунда! — возразил я. Чувствовал я себя ужасно. Зачем я затеял этот спор с Авивой?

— Я устала, — сказала она, поднимаясь. — Пойду прилягу.

— И не поела толком, — посетовал Аль-Серрас, хлебной коркой подбирая остатки с ее тарелки. — А что она имела в виду, когда говорила, что в 1924 году хотела бы умереть?

После концерта в Лиссабоне мы втроем отправились в ночной клуб. Мы устали за день, к тому же назавтра нам нужно было уезжать, но нас пригласил местный меценат, и мы посчитали невежливым отказаться. Под быструю джазовую музыку Авива танцевала сначала с патроном, сеньором Мединой, затем с Аль-Серрасом. Медина топтался поблизости, готовый снова закружить ее в танце.