– Ну а куда его теперь девать, раз ты уезжаешь, – махнула рукой Полина. – Будут двое рыжих под одной крышей, ничего не поделаешь.

Она не спросила, не может ли он оставить кота кому-нибудь другому, не сказала, что должна подумать… Какая-то особенная, неназываемая беспечность промелькнула по ее лицу, и она на мгновение стала похожа на того человечка, которого нарисовала для книжки про Мэри Поппинс. Вернее, Георгий только приблизительно называл этот промельк беспечностью, а на самом деле это было то, что почему-то казалось ему единственно правильным в жизни.

– Я вернусь, – сказал он. – Ты подожди, я вернусь.

– Что это так говоришь похоронно? – насторожилась Полина. – Совсем как братец мой, когда в Чечню уезжал! Ну, от него хоть любимая женщина ушла, а ты чего? И куда ты едешь, кстати?

Георгий слегка растерялся от такого совпадения. Ничего себе, и ее брат, который продает квартиру, тоже, оказывается, уехал в Чечню! Но говорить Полине о том, куда едет, он не стал. И без того глупо как-то ляпнул – жди меня, и я вернусь, прямо стихи… С чего ей его ждать?

– Через месяц вернусь, – повторил он и добавил, чтобы смягчить сентиментальность предыдущих своих слов: – Или ты торопишься вещи перевозить?

– Ничего я не тороплюсь, – пожала плечами Полина. – Что мне, медом намазано в твоем Чертаново? Давай ключи, сегодня съезжу, посмотрю, завтра все оформим, если не шутишь. И вообще, – добавила она, – и без тебя дел навалом. Работу сдавать, а у меня конь не валялся.

Она кивнула на заваленный рисунками стол, и Георгию стало грустно: во взгляде Полины виден был теперь интерес к этим рисункам, и к книжке про Мэри Поппинс, и еще к чему-нибудь для него неведомому. И ясно было, что короткая встреча с ним не значит в ее жизни ровно ничего, кроме удачного квартирного обмена. Даже рыжий кот Егор, вцепившийся в ее шнурочную кофточку, явно интересовал Полину больше, чем его хозяин, да и не хозяин даже, а так, непонятно кто, который куда-то зачем-то уезжает, и скатертью дорога.

– Вот ключи, – вздохнул он. – И вот номер телефона. Ты мне вечером позвони, если квартира подойдет.

Георгий шел по улице так, словно оказался не в обычной дневной московской толпе, а в полном одиночестве. Он не оставлял за собою ничего, он был свободен. Все, что было в эти московские годы его жизнью – женщина, которую он любил, и женщина, которая любила его, друг, которого он считал надежным как правда, дом, в котором он жил, считая его хоть неказистым, но своим, даже деньги, которые пришли как-то незаметно, – все это оказалось несуществующим, все осталось в прошлом. И он шел по улице в полном одиночестве, в безрадостной свободе.

И все-таки что-то изменилось в мире за те полчаса, что он разговаривал с рыжей Полиной. Он не ожидал, что встретит ее снова, он вообще не связывал с нею никаких надежд, да и с чего бы? Конечно, она забудет о нем сразу же, как только закончится их стремительный обмен, да и он о ней забудет, потому что вряд ли ему будет в ближайшее время до элегических воспоминаний.

И все-таки что-то изменилось в нем. Горечь жизни по-прежнему саднила у него в сердце, и Нинина душа по-прежнему стояла за плечами. Но все, что составляло суть, и смысл, и трепет его жизни, что он не умел и не хотел ни назвать, ни объяснить, – все это он чувствовал снова.

Ускользающее от определения, но понятное взору.