же, на месте, исполосуют. Коль скоро вам напрасно даны, чтобы разжигать мужиков, нескромный язык, резвые руки и горящие глаза, вроде как фонарики у женских особей светлячков, у которых на сей предмет, кроме фонарика, ничего нет в заводе, стало быть, вы недостойны названия охотниц до любовных похождений. И за вашу глупость будут вас бить нещадно.

Настала очередь девиц трястись от страха, зато Ламме повеселел.

— Ну, бабоньки, — заговорил он, — что нового в стране хлестких ремней? Я сейчас сам схожу за сторожами. Они не преминут исполнить свой долг, а я им помогу. С великим удовольствием помогу.

Но тут премиленькая пятнадцатилетняя девочка упала перед Ламме на колени.

— Я вся в вашей воле, сударь, — сказала она. — Но если только вы не соблаговолите кого-нибудь из нас выбрать, то неужели же мне нужно из-за вас, сударь, ложиться под кнут? Этого мало: хозяйка бросит меня потом в грязное подземелье под Шельдой, а там со стен вода капает, и сидеть я буду там на одном хлебе.

— Ее в самом деле высекут из-за меня, хозяюшка? — спросил Ламме.

— До крови, — отозвалась хозяйка.

Тогда Ламме посмотрел на девочку и сказал:

— Ты свежа и благоуханна, твое плечо выглядывает из платья, подобно лепестку белой розы. Я не хочу, чтобы прелестную эту кожу, под которой течет молодая кровь, терзал бич, я не хочу, чтобы эти глаза, в которых горит огонь юности, плакали от боли, я не хочу, чтобы твое тело — тело богини любви — дрожало от холода в темнице. Словом, я выбираю тебя — это мне легче, нежели предать тебя в руки бичующих.

Девчонка увела его. И Ламме, если когда и грешивший, так только по доброте душевной, того же ради согрешил и на этот раз.

А прямо перед Уленшпигелем стояла красивая стройная девушка с пышными темными волосами.

— Полюби меня! — сказал он.

— Тебя, дружочек? — спросила девушка. — Да ведь ты шалый, у тебя ветер в голове!

Уленшпигель же ей на это ответил так:

— Птичка пролетит у тебя над головой, прощебечет — и нет ее! Так вот и я, сердце мое! Давай прощебечем вдвоем!

— Ну что ж, прощебечем — песню смеха и слез! — сказала девушка и кинулась к нему на шею.

Меж тем как Уленшпигель и Ламме все еще млели в объятиях своих милашек, вдруг под окнами запели, засвистели, зашумели, заревели, загалдели, задудела дудка, забил барабанчик, и в дом, толпясь и теснясь, ввалились веселые тееsevanger’ы — так в Антверпене называют тех, кто ловит синиц. И точно: они принесли с собой корзины и клетки с пойманными синичками и своих помощниц во время ловли — сов, таращивших на свет золотистые глаза.

Meesevanger’oв было человек десять; щеки у них побагровели и раздулись от вина и пива, головы качались, колени подгибались, и орали они такими хриплыми, надорванными голосами, что испуганным девицам почудилось, будто они не в доме, а в лесу, и не среди людей, а среди хищных зверей.

Однако они все твердили, то поодиночке, то хором:

— Кого полюблю, того и захочу! — Кто придется нам по душе, тому мы и достанемся. Завтра мы с теми, кто богат флоринами. Нынче — с теми, кто богат любовью!

На это им meesevanger’ы сказали:

— У нас и флорины есть, и любовь — стало быть, разгульные девушки наши! Отступаются одни каплуны. Они — синички, мы — птицеловы. Вперед! Кто добрый герцог, тому и Брабант!

Но девушки издевались над ними:

— С такими рылами, а туда же: полакомиться нами захотели! Хряков шербетом не кормят. Мы выберем тех, кто нам по нраву придется, а вас мы не хотим. Бочки с маслом, мешки с салом, ржавые гвозди, тупые клинки! От вас потом и грязью воняет! Убирайтесь вон! Вы и без нашей помощи в ад попадете!

А те:

— Нынче француженки что-то уж больно разборчивы. Эй вы, привередницы, ведь вы же это продаете кому попало, а почему нам отказываете?

А девушки им:

— Завтра мы ваши собаки, рабыни, завтра мы вам услужим, а сегодня мы свободные женщины, и мы вас от себя гоним.

А те как заорут:

— Довольно языком болтать! Кто пить захотел? Рви яблочки!

С этими словами они бросились на девушек, не разбирая ни возраста их, ни пригожества. Красотки, однако, не сдавались — в головы meesevanger’aм полетели стулья, кружки, кувшины, бокалы, кубки, посудины, бутылки, и от крупного этого града кто охромел, кто окривел, кого изувечило, кого искалечило.

На шум прибежали сверху Ламме и Уленшпигель, а трепещущие их возлюбленные дальше верхней ступеньки лестницы не пошли. Увидев, что мужчины напали на женщин, Уленшпигель выбежал во двор, схватил палку от метлы, другую вручил Ламме, и они вдвоем ударили на meesevanger’oв.

В конце концов столь нещадно вздрюченным пьянчугам все это показалось не весьма приятным развлечением, и они приостановились, а этим сейчас же воспользовались тощие девки, которые даже и в этот великий день добровольной любви, той любви, какой требует природа, желали продаваться, но не отдаваться. Уж они вокруг увечных увивались, перед ними пресмыкались, к ним ласкались, раны их врачевали, за их здоровье выпивали, а свои кошельки флоринами и всякой другой монетой так туго набивали, что у meesevanger’ов ломаного гроша и того не осталось. Как же скоро был подан сигнал тушить огни, девки выставили их за дверь, куда еще раньше успели проскользнуть Уленшпигель и Ламме.

29

Уленшпигель и Ламме по дороге в Гент прибыли на рассвете в Локерен. Вся земля кругом была в росе; над лугами вился белый холодный пар. Проходя мимо кузницы, Уленшпигель запел, подражая голосу вольной пташки — жаворонка. И тотчас из кузницы выглянула седая косматая голова, и чей-то слабый голос воспроизвел боевой клич петуха.

— Это smitte[24] Вастеле, — пояснил Уленшпигель, — днем он кует лопаты, заступы, сошники, кует, пока железо горячо, решетки для церковных клиросов, а по ночам частенько кует и вострит оружие для борцов за свободу совести. От такой игры он хорошей мины не нажил: бледен он — краше в гроб кладут, мрачен, как проклятый Богом, и до того худ — одна кожа да кости. Он еще и не ложился, всю ночь напролет работал.

— Войдите, — сказал smitte Вастеле, — а ослов отведите на лужайку за домом.

Когда Ламме и Уленшпигель пришли с лужайки в кузницу, smitte Вастеле перетаскивал в подвал наточенные им клинки мечей и отлитые им наконечники для копий и готовил подручным дневной урок.

Посмотрев своими тусклыми глазами