Описание, которое дала салону маркизы дю Деффан Кимба, было весьма точным: именно так этот салон и выглядел. Над камином Сюзи заметила чугунную пластину, на которой были изображены слившиеся воедино гербы дворянских родов де Мортемар и де Монтеспан, и это ей напомнило о маркизе де Монтеспан – фаворитке ныне уже покойного короля, которую в свое время всячески поносили и которую ей, Сюзанне, ни разу не довелось увидеть.

Зная о том интересе, который вызывала к себе личность Трюшо де Реле, Сюзи ожидала встретить в этом престижном салоне целую толпу литераторов. К ее превеликому удивлению, там не оказалось никого, кроме самой маркизы. Она сидела в глубоком кресле и поглаживала ладонью кота. Увидев шевалье, она воскликнула:

– Ну наконец-то я поймала неуловимого! Я очень рада, мсье, что вы приняли мое приглашение!

– Это для меня большая честь, мадам.

– Итак, вы уступаете мне эту девушку, которая, как мне кажется, принесет мне немало пользы…

– Я ее вовсе не уступаю, мадам, потому что она – человек свободный. Просто она сама решила вам угодить…

– Она – личность весьма необычная.

– Она – очень одаренная девушка.

– Это я прекрасно понимаю!.. А скажите-ка, мсье, почему вокруг вашей персоны так много таинственности? Мне понятно, чем руководствовался мой друг Аруэ, когда взял себе псевдоним, чтобы подписывать им свои дерзости, но ведь в вашем произведении в общем и целом не содержится ничего крамольного, а потому оно вряд ли могло бы навлечь на себя гнев цензоров. Впрочем, вы проявляете симпатию по отношению к неграм и выступаете против торговли ими…

– Разве, мадам, этого не предостаточно для того, чтобы опасаться преследований со стороны кое-каких людей?

– Безусловно, но ведь королю понравилось ваше произведение…

– Мне была оказана большая честь, однако я невысоко ценю популярность. Я привык к широким и свободным просторам, а потому мне не нравится парижская толкотня…

– Ну что ж, мне вполне понятно это ваше неприятие толпы: вчера вечером я наблюдала за собравшейся у меня компанией мужчин и женщин, и они показались мне механизмами на пружинах, которые ходят, разговаривают и смеются, абсолютно при этом не думая, не размышляя. Каждый играет привычную для него роль. А я вот то и дело погружаюсь в размышления, и мысли у меня – самые что ни на есть мрачные… Скажите мне, мсье, ваше повествование – и в самом деле правдивое, от чистого сердца? Вы не добавляли к нему никаких поэтических оттенков? Благонамеренную ложь? Вымысел?

Автор нашумевшей книги послушно ответил на все вопросы хозяйки салона. При этом он украдкой наблюдал за этой женщиной, которая, по всей видимости, должна была войти в историю как весьма характерный персонаж своей социальной среды и эпохи. У нее была идеально белая и гладкая – похожая на фарфор – кожа, а в глазах блестели лукавые огоньки, свидетельствовавшие об остроте ее ума. Однако ее естественную красоту очень портило надменное выражение, не покидавшее ее лицо ни на минуту.

Когда разговор о «Повествовании о рискованных путешествиях по различным частям Атлантического океана – от Гибралтарского пролива до берегов Новой Франции» исчерпал себя, хозяйка салона бросила на автора этого произведения взгляд, в котором уже не чувствовалось ни капли доброжелательности, и сказала:

– Мне помнится, что и у шевалье Карро де Лере был один небольшой талант, позволивший ему написать оскорбительную эпиграмму в адрес одного из своих неудачливых партнеров по карточной игре.

Сюзи насторожилась: ей нужно было как-то парировать этот коварный выпад!

– Если мне не изменяет память, этот обиженный – некий господин де Бросс – вызвал обидчика на дуэль и… убил его. Как же он потом удивился, когда узнал, что тот воскрес!

Сюзи Трюшо поняла, что она хоть и избавилась от преследований со стороны господина де Бросса, у нее в этом мире остались еще два врага. Одним из этих врагов была дочь пиратов, родившаяся неподалеку от одного из Малых Антильских островов. На море эта женщина была матросом, на суше она превратилась для Сюзанны в злобную пифию[133]. Вторым врагом была эта маркиза – образованная светская дама, которая вряд ли будет по отношению к ней, Сюзанне, снисходительной.

Догадываясь, что мадам дю Деффан уже мысленно праздновала свою первую победу, потому что ей удалось отнять Кимбу у ее Пигмалиона, господин Трюшо де Реле заявил, что намеревается снова отправиться в море, причем уже в ближайшее время.

Прощание с Кимбой было недолгим: чувствуя на себе взгляд маркизы, две подруги крепко, но очень быстро обнялись.

– До свиданья… мсье, – прошептала при этом негритянка.

Шевалье не произнес ни слова и не выказал ни малейших эмоций: мужчине не пристало открыто проявлять свои чувства и давать волю слезам!

Шагая затем по мостовой улицы Сен-Доминик, Сюзи, посомневавшись, все-таки решила дойти до того места, где стоял уже полуразвалившийся дом ее отца.

Нет, она не забыла ту улицу, на которой она выросла. Правда, за последние десять лет улица эта сильно изменилась. По ней уже не бродили шайки задиристых подростков, среди которых крутилась и она до тех пор, пока ее не отправили учиться в монастырь урсулинок. Не было здесь больше и Рантия. Исчезли также лавочки, и сюда уже не наведывались уличные торговцы, продававшие питьевую воду, чеснок и всякие безделушки: они не осмеливались нарушать покой новых обитателей улицы. Однако по-прежнему наталкивались друг на друга кареты, создавая заторы, и по-прежнему слуги вываливали содержимое мусорных ведер прямо на мостовую – такую же грязную, как и прежде. В воздухе чувствовались отвратительные запахи, однако фасады особняков свидетельствовали о том, что на этой улице теперь обосновался цвет аристократии и разбогатевшей буржуазии.

В глубине улицы виднелся дом господина Пьера-Симеона Трюшо. Выглядел он довольно печально, и Сюзи, некогда родившаяся в этом здании, невольно задумалась на ходу, а стоит ли к нему подходить. Шагая с низко опущенной головой и украдкой поглядывая по сторонам, она почувствовала, что на нее нахлынула волна меланхолии: время, подумалось ей, было абсолютно безжалостным по отношению и к людям, и к окружающей их обстановке. Ей вспомнилось, как она, будучи еще маленькой девочкой, носилась что есть мочи среди кустов и ив, которые до сих пор росли на этой улице, и среди уже построенных и еще только строящихся особняков. Ее тогда называли девчонкой-сорванцом, мальчуганом в юбке. Ее товарищами по играм были грубые подростки, для которых помойки и пустыри стали, можно сказать, родным домом. Сколько же раз Мартина – служанка, заменившая ей мать, – отчитывала ее, Сюзанну, когда та возвращалась домой испачканная, исцарапанная и растрепанная?

В те времена дом господина Трюшо имел еще довольно представительный вид: добротные вертикальные и горизонтальные балки фасада были аккуратно выкрашены в темно-красный цвет, а стекла в оконных рамах сверкали чистотой. О добром имени торговца сукном можно было судить по большому числу клиентов, входивших и выходивших через дверь его дома. Клиентов богатых, клиентов постоянных. Упадок начался после того, как великий король Людовик XIV отменил Нантский эдикт[134]: большинству поставщиков господина Трюшо пришлось бежать в Англию, потому что они были гугенотами. Запасаться тканями стало очень трудно, тем более что Французской Ост-Индской компании еще не существовало и некому было импортировать шелк и муар, которые в настоящее время составляли большую конкуренцию льняным и полушерстяным тканям. Дела пошли еще хуже, когда тот же самый король, терзаемый, как известно, своими огромными амбициями и желанием расширить границы своего королевства подальше на восток и на запад, затеял войны, которые тяжким бременем легли на все население страны и особенно на торговцев: раз у некогда богатых французов стало меньше денег, то они стали их меньше тратить! Все это привело к разорению Пьера-Симеона Трюшо, отца пятерых детей, из которых, правда, только четверо еще висели на его шее, потому что старшая дочь, родившаяся в его первом браке, самым постыдным образом сбежала из отцовского дома.