– Старк, я что-то слышу!

– Где?

– В соседнем доме.

– Оружие есть?

– Два пистолета.

– Тушим свет!

Снедд аккуратно и бесшумно метнулся к выключателям, и картинка за секунду до того, как свет погас, вмерзла мне в сознание, словно фотография: Джи выпрямляется и поворачивается, по-прежнему не отводя взгляда от лица умирающего Элкленда; Шелби поплотнее обтягивает себя полами пальто, она выглядит испуганной и потерянной; Зенда присела возле окна, а Снедд застыл над выключателями.

Я двинулся к Зенде, и тут свет погас.

Стало очень темно. Из-под двери просачивалось немного света от ламп в коридоре, но окон там не было. В комнате шторы были задернуты и едва различимо светились от света уличных фонарей внизу за окном. В самой же комнате можно было различить несколько мягких промельков света, силуэты и очертания мебели. И все.

Мы замерли, прислушиваясь. У Снедда был сверхчувствительный слух, я это знаю по опыту. Прошло несколько минут, прежде чем я расслышал едва различимый шорох. Он донесся сюда через несколько кварталов.

– Они могут нас выследить? – тихонько спросил я.

– Возможно, – ответил Джи. – Мостовые все мокрые. Дверь внизу заперли?

– Нет, – ровным тоном ответила Шелби. – Просто прикрыли. Что будем делать?

– Ждать.

– Ждать чего?

Из-за двери в другом конце номера раздался какой-то шум. Одновременный разворот пяти голов в том направлении почти можно было расслышать.

– Что там, за дверью? – спросил я.

– Ванная.

– Так что это за звук, черт бы его побрал?!

Звук раздался снова, и на сей раз я понял, что это просто нота. Чей-то голос выпевал одну ноту, звук ля, но так тихо, что его едва можно было услышать.

Потом это «ля» раздалось опять, точно так же, потом опять. Я почувствовал, как в темноте у меня волосы на голове встают дыбом, ощутил влагу, щиплющую мне глаза. Сморгнуть я не мог.

Зенда крепко вцепилась мне в руку, так крепко, что я уж подумал, что сейчас она поранит меня ногтями, а ее рука жутко дрожала. Никто не дышал.

– Ля-ля-ля!

Это звучало как задумчивый напев ребенка, ребенка, который так погрузился в свои мысли, что даже не замечает, что издает какие-то звуки.

Потом раздалось слабое шуршание, словно матрас протащили по плиточному полу, и дверь ванной комнаты начала медленно отворяться. Мне нужно было поморгать, чтобы освободить глаза от влаги, и нужно было перевести дыхание, но я не мог. Просто не мог.

Дверь медленно отворилась внутрь, открыв нам комнату, в которой было даже темнее, чем в нашей. Пятно мрака там секунду стояло неподвижно, а потом по нему скользнул отблеск света. Мне показалось, что от дивана донесся какой-то звук, вроде как Элкленд задышал глубже. Отблеск передвинулся, выбрался из двери, и тьма под ним приняла форму, которая направилась в середину нашей комнаты.

Это была маленькая девочка. Это была маленькая девочка с симпатичным полнощеким личиком и светлыми волосами, которые мило торчали в разные стороны – мама точно захотела бы их пригладить, – но которые и без этого выглядели очень красиво. Под мышкой она держала потрепанного плюшевого медведя.

– Ля-ля-ля, – тихонько напевала она. – Ля-ля-ля. – Элкленд снова очень глубоко вздохнул, а девочка направилась к нему качающейся детской походкой, улыбаясь, словно увидела милую собачку, виляющую ей хвостиком. Она протянула руку и пошлепала Элкленда ладонью по руке. Подождала немного, потом похлопала еще, чуть сильнее, но по-прежнему мягко, по-прежнему любовно, по-прежнему как маленькая девочка, старающаяся привлечь внимание старшего брата, и тут я все понял.

Девочка вдруг заплакала, беззвучно, ее лицо исказилось, рот растянулся в горестной гримасе, такой горестной, которую никак не выразить словами. Она в отчаянии заколотила по руке Элкленда, ее невидящие глаза обратились в нашу сторону, но она искала не нас, а свою мать, которой здесь не было, и отца, который умер много лет назад. Теперь она дышала как бы в унисон с Элклендом, словно их боль пыталась выйти наружу, словно у нее разрывалось сердце от страдания и ужасного непонимания происходящего, как это уже было шестьдесят лет назад. А ее брат и сейчас ничем не мог ей помочь, он был тяжело ранен и болен, он страдал ничуть не меньше сестрицы от той же боли и от чувства вины, что не сумел защитить свою сестру, страдал от шока и ужаса, написанного у нее на лице, такого, что, казалось, улыбка уже никогда не сможет на него вернуться, страдал от понимания того, что чья-то рука грубо ухватила ее за светлые волосы и оставила синяки на ножках.

Они умерли вместе в тот день в парке, в тот день, когда кто-то навсегда отнял у маленькой девочки улыбку и смех и разбил их о стену, бил, пока они не начали кровоточить, бил до тех пор, пока в его гнусной, грязной руке не осталось ничего, кроме молчания, молчания, которое затем воцарилось между Элклендом и Сюзанной по причине всего того, что они не могли никому высказать, по причине того, что больше не чувствовали себя прежними, да и не были ими.

Я услышал, как Зенда всхлипнула, прижавшись сзади к моему пиджаку, и сам быстро заморгал. Я вспомнил фото, которое тогда видел, вспомнил то ощущение странного, что тогда почувствовал. Девчушка плакала и выла в тихом и бессильном ужасе на экране моего компа, и я учуял боль и беду в тихом омуте, который был Элкленд.

Нам всегда кажется, что такого с нами никогда не случится, мы не в состоянии понять, как такое вообще может произойти. Когда улыбающийся отец наблюдает за своей дочкой, играющей в саду, смеющейся и кувыркающейся под ясным небом, разве может он представить, что его маленькая принцесса кончит безумием и бессвязным лепетом в куче пропитанного мочой и кишащего блохами тряпья, в картонной коробке, где-то под мостом? Когда вы рассматриваете любой семейный альбом и видите этих маленьких девочек, радостно хлопающих в ладоши от удовольствия, одетых в свои самые красивые платьица, счастливых и освещенных ярким солнцем, играющих под наблюдением своих матерей, которые выглядят абсурдно юными, откуда вам знать, которая из них кончит тем, что будет до крови царапать себе лицо, царапать и рвать, пытаясь содрать, сбросить с него пауков, которых там нет?

А если вы брат этой маленькой девочки, и вы не в состоянии ее защитить, и вы не можете ее вылечить, и вы не можете заставить ее снова улыбаться, сможете ли вы простить себя хоть когда-нибудь?

Элкленд жутко закашлялся, его грудь выгнулась вверх, раздулась, и в комнате вдруг воцарился ледяной холод. Раздался звук чего-то бьющегося, и на потолке образовалась полоса интенсивно-желтого цвета, полоса, вытекающая прямо из грудной клетки Элкленда.

– Старк! – закричала Шелби, с рыданиями отскакивая назад, к стене.

Я встал, чувствуя, как у меня яростно стучат зубы, буквально вываливаясь из десен. С улицы донесся какой-то выкрик, но это было совершенно неважно, и я заорал, сам мало что понимая, заорал на расширяющуюся полосу: