Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он заговорил первым:
— Ты… прекрасно выглядишь. Я думал о тебе каждый день.
Мими смущенно отвела глаза. Она не могла ответить: «Я тоже». Предчувствие нежных слов, на которые она не ответит взаимностью, наполнило ее страхом.
— Твоя фотография была со мной… до прошлого года; та, где ты в свадебном платье.
Мими чувствовала, как ее полосуют ножи вины.
— Охранник отнял ее у меня и прожег сигаретой твое лицо. С тех пор мне пришлось полагаться на память. Это было жестоко.
Мими заставила себя посмотреть на мужа и остановить этот вызывающий жалость поток сантиментов. Она чувствовала, что Эрик хочет прикоснуться к ней, обнять ее, и радовалась, что их разделяет широкий стол. Ей ненавистна была эта дилемма. Инстинктивно она хотела утешить сидевшего напротив мужчину, но Мими знала, что это может быть — и будет — неправильно истолковано.
— Где твой ребенок?
— Наверху.
— Это мальчик?
— Да.
Еще один нож, на этот раз вонзившийся в Эрика. Наступило грустное молчание.
— Значит, проблема была во мне. — Он невесело усмехнулся. — После всего, что говорила моя мать и думал я сам… Этому не суждено было случиться, верно, Мими? Все-таки не суждено. Сколько ему лет?
— Восемь.
Подсчитав, Эрик не выказал никаких эмоций. Мими поняла, что не может выдержать его взгляд, и выглянула в узкое окно, за которым вытягивались зимние тени.
— Где ты… остановился?
— В городе. В отеле, где Виктор Гюго написал «Отверженных». Довольно символично. Там уютно. Последние несколько лет сделали меня неприхотливым.
Мими потянулась через стол и накрыла руку Эрика ладонью. Обоим бросился в глаза контраст между ее изящными пальцами и его узловатой лапой.
— Мне жаль, Эрик. Честное слово, жаль.
— О чем тебе сожалеть? Прошло почти десять лет. Меня не было в живых. По крайней мере, ты так думала.
— Ты знаешь о чем. Это случилось. Я не могу повернуть время вспять. И не хочу. Поэтому мне жаль. Дело не в тебе, Эрик. Вовсе не в тебе. Просто я стала другим человеком. Изменилась. Я не уверена, что ты любил бы меня такой. Я уже не та, что на фотографии.
Настал черед Эрику отворачиваться с болью в прищуренных глазах.
— Я напрасно пришел?
— Нет. Я в свое время поступила точно так же.
— С другим результатом?
Она кивнула.
— Он здесь?
— Его нет дома. Будет позже. Женщина, которая тебя встретила, его жена.
— Как…
— Как мы встретились? Его взяли в плен и отправили работать на ферму. Вот почему мне жаль, Эрик. Я надеялась, что мне никогда не придется рассказывать тебе этого.
— Это все война.
— Да, война. Но не только. И ты должен это понять. Дело не только в войне. Были другие причины. Не думаю, что у нас снова получилась бы семья, Эрик. По крайней мере, счастливая.
Он медленно убрал руку из-под ее ладони и, поглаживая редкие волосы у виска, ответил:
— Наверное, раз ты так говоришь. А я-то думал, что мы были счастливы. Я выдавал желаемое за действительное?
Мими покачала головой, отчаянно выискивая нужные слова.
— Нет. У нас было много счастливых моментов. Потому мне так… трудно… трудно это выразить. Мне ужасно не хочется причинять тебе боль, честное слово, но то, что я должна сказать, ранит, какие слова ни выбирай. По-другому и быть не может. Но я хочу, чтобы ты понимал: тогда я не знала иного. А теперь знаю. Зная то, что я знаю сейчас, я не могу вернуться к тому, что знала тогда. Это невозможно. Жизнь, война и он изменили меня. Я не могу забыть того, что понимаю теперь. Суть в том, что я бы, наверное, все равно узнала — не все, но часть того, что знаю сейчас. Даже без войны и без него. И я сомневаюсь, что ты бы захотел идти со мной по этому пути. Ты не виноват. И тут вообще не может быть виноватых. Просто так бывает, когда слишком рано выходишь замуж.
— Значит, это была иллюзия. Но, возможно, я нуждался в этой иллюзии, чтобы выжить.
Мими повела головой, как будто взвешивая его аргумент.
— Нет. Не иллюзия. Между нами было нечто вполне реальное. Я любила тебя так, как понимала тогда любовь. Но мои понятия изменились. Они должны были измениться, потому что людям свойственно меняться, не так ли? И от того, как ты приспосабливаешься к переменам, зависит, будет ли брак лодкой, в которой путешествуют по жизни, или смирительной рубашкой, которая тебя ограничивает. Теперь я такая, Эрик: настоящая я. Любовница француза и мать незаконнорожденного ребенка — а вовсе не невеста в свадебном платье. Разве тебе нужна такая жена?
— Ты говоришь, как твой отец.
— Я бы удивилась, если бы он выразился столь деликатно.
— Значит, я был бы смирительной рубашкой?
Мими опять потянулась через стол, желая смягчить боль, которую причиняла.
— Эрик, я не знаю. Я неудачно выразилась. Кто может предугадать такое? Я вышла за тебя замуж, потому что ты был уверенным в себе, порядочным и принципиальным мужчиной — хорошим человеком. Ты не изменился. Но я стала другой. Я думала, что ты и все твои прекрасные качества — это то, что мне нужно, необходимо в жизни. И ты меня не подводил, никогда. Но теперь я знаю, что мне нужно было больше. Дело в моих потребностях, а не твоих недостатках. Ты это понимаешь?
Он ответил не сразу, но пальцем вывел на столе цифру восемь.
— Мне не стоило приходить, верно? После того как я увиделся с твоим отцом, какой был в этом смысл?
Мими помолчала в нерешительности.
— Смотря чего ты ожидал от нашей встречи. Если ты думал — думаешь, — что мы сможем делать вид, будто ничего не произошло, тогда, конечно, не стоило. Но если ты найдешь в себе силы понять — хотя бы малую часть из того, что я пытаюсь объяснить, — тогда, возможно, оно того стоило.
Эрик не ответил. Да ответ и не требовался. Часы, те самые, что наблюдали за Мари-Луиз и Адамом Колем в гостиной городского дома, зажужжали и пробили очередной час. Мими встала и подбросила бревна в плиту. В топку попала свежая порция кислорода, и вспышка пламени озарила желтым мерцанием комнату, которая к этому времени почти полностью погрузилась во мрак: последние отблески дня плохо проникали в узкое окно кухни. Мими зажгла две свечи и предложила Эрику сигарету.
Они курили, сначала молча, но потом Мими заговорила:
— Прошло почти десять лет. Я до сих пор не знаю, что с тобой произошло.
Эрик задумчиво посмотрел на тлеющий кончик сигареты и сказал:
— Не возражаешь, если я не буду рассказывать тебе подробности? Это было ужаснее, чем можно себе вообразить, тоскливее и безнадежнее, холоднее и беспощаднее, чем ты можешь представить.