– Убить – минутное дело, – вступился генерал. – Сегодня Никодим только заподозрил засаду – сразу дом поджег.

– Я Никодиму слово дал, что никому ничего не расскажу…

– Такое слово позорит дворянина! – вскричал Мухин.

Митя замолчал. Сказать ему, собственно, было нечего. Сам загнал себя в патовую ситуацию.

– Юноша поступил разумно! – снова вступился генерал. – Если противник захватил заложника, идти на штурм бессмысленно, надо выиграть время, измотать неприятеля переговорами, а потом убедить сдаться. Я горжусь вами, Дмитрий.

– Давать слово низкому человеку позорно для дворянина, – заскрипел зубами Осип Петрович.

– Позорно для дворянина насиловать племянницу, жену убивать позорно… – стукнул кулаком Веригин.

Митя вновь встретился глазами с Машей. Она улыбалась и всячески подбадривала его мол, держись, я тебя люблю! Вера Алексеевна уже и не знала, радоваться выбору дочери или пойти да самой удавиться. Вроде Митя теперь самый что ни на есть князь Северский. Причем и по матери, и по отцу. Только абсолютно незаконнорожденный. Титул-то княжеский он рано или поздно получит – обе княгини, дай им, конечно, Бог здоровья, когда-нибудь помрут, а он единственный претендент по крови, Елизаветиному сыну титул не присвоят. Вот только гол как сокол! Ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, внуки зато сиятельствами будут.

– Я хотел все тщательно обдумать…

– Как по-тихому богатство захапать? – съязвил Киросиров.

– Как спасти Елизавету Петровну и не замарать при этом честь Северских. Не хотелось, чтобы преступный план кузена стал известен. Векселя в бюро не оказалось, я на всякий случай проверил. А потом Денис предположил, что Елизавета Петровна на самом деле Катя Северская. Помните, поначалу я протестовал, говорил, что Анна Михайловна не пошла бы на преступление ради поместья. Но Михаил Ильич справедливо заметил, что ради денег, ради больших денег люди готовы на все. Ночью я долго думал и под утро понял: именно так все и было. Катю лишили имения, а она из монастыря сбежала и теперь мстить приехала. Сходство Елизаветы Петровны с портретом немыслимое!

Обе княгини хотели что-то сказать, но Митя жестом их остановил:

– Я понимал: честь Северских уже не спасти. Да и черт с ними, сами виноваты! Я-то не Северским себя считал! Каревым! Снова пошел к Никодиму. Входя в дом, достал прихваченный пистолет и с ходу направил на егеря: "Эта женщина имела полное право убить Василия Васильевича, – сказал я ему. – Анна Михайловна заточила Катю в монастырь и лишила наследства. Требую ее немедленно освободить!" Никодим удивился: "Какая Катя? Княгиню Елизаветой зовут!" Я пояснил. Никодиму ничего не оставалось, как раскрыть тайну моего рождения. Дорогой в имение он мне еще что-то говорил, убеждал, что княгиню надо поскорей убить – могут начаться поиски, и ему несдобровать, если ее найдут. Я не слушал, да и было мне все равно. Не помню, как выносили из дома князя и Настю, не помню, как дошел до развилки. А там увидел могилу матери и понял, как следует поступить. Пистолет Никодим у меня отобрал, пришлось бежать в дом. А теперь и не знаю, благодарить ли доктора, что меня из петли вытащил!

– Благодарить, благодарить! – вскочила с места Маша. – И я всю жизнь буду благодарить, и свечки ставить.

Подбежав, девушка бросилась Мите на шею. Он ее крепко обнял и при всех поцеловал.

– Какой моветон! – прошептала Кусманская.

Угаров встал и кашлянул, чтобы привлечь внимание:

– Какой вы непоседливый! – заметила Анна Михайловна.

– Я так и не понял, – спросил Денис, обращаясь к Елизавете, – вы Катя или не Катя?

– И бестолковый, – продолжила старая княгиня. – Катя выбросилась из окна и разбилась.

– Но вас-то, Анна Михайловна, при этом не было! – с укором сказал Денис.

Анна Михайловна повернулась к невестке и попыталась разглядеть:

– И впрямь похожа! – воскликнула она и перекрестилась. – Свят, свят, свят! Катенька, неужели, правда, ты?

– Я не Катя, – сказала в полной тишине княгиня Елизавета.

– Но вы похожи на Ольгу Юсуфову! – воскликнул Угаров. – И во Францию приплыли из России…

– Из Америки, – поправила княгиня. – А похожа – похожа потому, что сама из рода Юсуфовых.

– Вот те раз! – удивилась Кусманская.

– Я внучка князя Петра Юсуфова. Он бежал из России, когда Петра Третьего скинула с престола его жена, Екатерина. Поэтому Катей меня назвать никак не могли.

– Батюшки светы! – воскликнул Рухнов. – Игорь Борисович-то как обрадуется! Сколько лет искал дядю.

– Дед давно умер, еще до моего отъезда из Америки.

– Жаль.

– Отчего родословной не хвастались, Елизавета Петровна? – поинтересовался Мухин.

– Я в некотором роде позор семьи. Если бы не крайние обстоятельства, никогда бы и не призналась.

– Я весь внимание, – сообщил Осип Петрович.

– К данному расследованию моя история отношения не имеет, – твердо ответила Северская. – Предпочту оставить ее в тайне.

– Это дозвольте уж нам решать, имеет или нет, – грозно произнес Терлецкий. – Вопросы и к вам имеются, Елизавета Петровна. Так что слушаем.

Северская до боли прикусила губу. Молчала, обдумывая положение.

– День такой сегодня. Все исповедуются. Я все рассказала, и мне стало легче. И ты не бойся, – приободрила ее Анна Михайловна.

– Дед убежал из России с молодой женой и небольшой суммой денег. Начал с маленького ранчо, но к концу жизни имел свыше трех тысяч коров, не считая свиней, индюков и лошадей. Хоть по рождению он был князь, никакого труда не чурался. И детей, и внуков приучал к работе, чтоб неженками не росли. Я могу и коров подоить, и в хлеву убрать. Дед и про образование наше не забывал. Из Европы учителей нам выписывал. Поэтому не только английский с русским, но и французский знаю, и немецкий, и итальянский! Когда негоциями пришлось заняться, мне это здорово пригодилось.

В Америке дед с бабкой поменяли веру. Рядом жила община кальвинистов, к ним и подались. Сам дедушка к религии был равнодушен, зато мой отец проникся сильно.

Мои предки по материнской линии – гугеноты, покинувшие Старый Свет еще в конце семнадцатого века. Их община и в Америке живет по строгим правилам, большую часть времени посвящая молитвам и собраниям.

Атмосфера, царившая в доме деда, где нередко устраивали танцы, концерты и всяческие увеселения, моей матери претила, и они с отцом переехали в город. Папа, человек образованный, обучавшийся ораторскому искусству, стал проповедником. Меня и брата дед не отдал, поэтому родители навещали нас лишь на дни рождения и Рождество.

Дед умер, когда мне было шестнадцать. Хозяйство он завещал старшему сыну, моему дяде, но и остальных детей обеспечил до конца дней. Родители сразу нас забрали. Говорить по-русски нам с братом запретили, поскольку мать его не понимала. Веселиться и смеяться нельзя, из книг – только Библия.