— Ник, я в тебя верю. Ты все уладишь.

— Ну, разумеется! Ник, как всегда, все уладит!.. Черта с два! Ты видел, сколько туристов засняли твой героический прыжок с балкона? А мне что прикажешь делать? Моя мать теперь уверена, что ты сидишь на наркоте, которую продает Кириан! Только-только я сумел ее убедить, что не работаю на наркомафию!.. Бедная моя мамочка, благослови ее Бог, золотая женщина, но до сих пор не догадывается, что сама работает в медвежьей берлоге!

— Об этом не беспокойся, — послышался сзади глубокий бас Дэва. — Мы тебя прикроем, кельт. Улаживать скандалы — наша профессия. К завтрашнему утру все люди, ставшие свидетелями твоих подвигов, забудут о том, что видели. И электроника ничего не зафиксирует: на всех снимках останется только большое черное пятно.

— А как же я? — взволновался Ник. — Вот со мной, пожалуйста, не надо этих ваших штучек с промыванием мозгов!

— Никки, я сказал «люди», — парировал Дэв.

Ник запыхтел от возмущения, но не нашелся с ответом.

— Спасибо, — поблагодарил Тейлон.

— Не за что. Увидимся на Карнавале.

Тейлон кивнул медведю и, не обращая внимания на боль в ноге, быстро вывел Саншайн из бара.

Едва они оказались на улице, — он остановился и повернулся к ней лицом.

— Так, значит, ты была замужем?

— Семь лет назад, Тейлон! Я была молоденькой дурочкой.

— Ты была замужем! — повторил он. — За этим...

Саншайн тяжело вздохнула:

— Увы.

— Поверить не могу!

— Послушай, Тейлон, не надо. Ты в самом деле собираешься устроить мне сцену из-за того, что случилось много лет назад, когда я тебя и знать не знала? Между прочим, если у кого-то и есть причина злиться, то у меня!

— Прошу прощения?

— Селена мне все о тебе рассказала! Да-да, и о твоей репутации тоже! Ты у нас, оказывается, ни одной юбки не пропускаешь! Переспал едва ли не со всеми женщинами в Новом Орлеане! Может быть, поговорим об этом?

— Это совсем другое дело!

— Да ну? И почему же? Потому что я женщина? Тейлон, ты прекрасно знал, что я не девственница. Чего же ты ожидал?

Вопрос попал в точку. Тейлон не мог объяснить, чего ожидал, и только сейчас сообразил, что ведет себя на редкость глупо.

У него осталась какая-то пара часов. Пробьет полночь — и Саншайн его возненавидит. Так неужели свой последний вечер с ней он потратит на выяснение отношений? Ведь другого такого вечера уже не будет.

— Хорошо, Саншайн. Ты права. Прости меня.

Саншайн изумленно уставилась на него. В первый раз она видела мужчину, способного так легко признать свою неправоту.

— Ты серьезно?

Он ответил ей прямым и искренним взглядом.

— Серьезно. Не хочу с тобой ссориться. Давай забудем об этом и пойдем куда-нибудь поужинаем.

Она поднесла его руку к своим губам и поцеловала костяшки пальцев.

— Вот эта мысль мне нравится!

По дороге к маленькому кафе в Ибервилле Саншайн заметила, что он прихрамывает.

— С тобой все в порядке?

— Да просто ногу подвернул, когда прыгнул с балкона, — объяснил он. — Когда я сильно злюсь, мои способности слабеют — тело снова становится человеческим, а значит, уязвимым.

— Может быть, тебе нужно к врачу?

Он покачал головой:

— Я уже успокоился, и Сила ко мне вернулась. Пока мы поедим, нога сама исцелится.

Все время, пока они выбирали себе столик и делали заказ, Тейлон не сводил с нее взгляда. Старался сохранить в памяти каждое ее движение, каждую черточку милого лица. Когда они расстанутся навеки, эти воспоминания, вместе с воспоминаниями о Нинье, станут его единственной отрадой.

Но, быть может, они исчезнут вместе с любовью, когда Эрот поразит его свинцовой стрелой?

Или исказятся — уйдут куда-то вдаль, подернутся серой пеленой, утратят свое очарование?

От этой мысли внутри у него что-то судорожно сжалось. В какой же ад превратится его жизнь, лишенная даже воспоминаний — о Нинье, о Саншайн?

Как жить, если даже из памяти исчезнут ее прикосновения, нежность ее кожи, терпкий запах духов?

Свет, озаряющий ее лицо всякий раз, когда она смотрит на него?

Стиснув зубы, он приказал себе не думать об этом.

Он не должен думать о себе. Только о ней.

Ведь это все — ради нее.

Ради спасения ее жизни.

Он пойдет на все для того, чтобы Саншайн жила.

Она сидела напротив него, склонившись над тарелкой. Приглушенный свет блестел в ее черных, как ночь, волосах, бросал золотистый отсвет на смуглую кожу.

Тейлон следил за аккуратными и точными движениями ее тонких, изящных пальцев. Как он любит ее руки! Особенно когда целует каждый пальчик... или когда чувствует ее прикосновения...

— Почему ты решила стать художницей? — спросил он.

— Мне нравится работать руками.

Он потянулся к ней через стол, взял ее левую руку в свои ладони. Ее рука казалась хрупкой, почти прозрачной.

— У тебя такие красивые руки!

Она улыбнулась и сжала его руку.

— Спасибо. Для художника руки — главное его богатство. Мне всегда страшно было подумать, что что-то может случиться с руками — допустим, ожог или ранение, так что я не смогу больше ни лепить, ни рисовать. Я не мыслю себе жизни без искусства. Не знаю, что бы я делала, если бы не могла творить.

Тейлон прикрыл глаза — его снова пронзил приступ сердечной боли. Но страшным усилием воли он подавил горечь отчаяния. Нельзя. Надо держаться.

Не потерять ни секунды из того времени, что у него еще осталось.

Саншайн предложила ему ложку салата из нута. Тейлон попробовал салат и даже не скривился, хоть для этого ему и потребовалось сделать над собой героическое усилие.

— Почему у тебя глаза больше не карие? — спросила она.

Он проглотил салат и поспешно запил его вином.

— Черные глаза — это, так сказать, элемент экипировки Охотника. Мы превратились в хищников, способных выслеживать и уничтожать даймонов. Благодаря черным глазам с сильно расширенными зрачками мы видим в темноте.

— А клыки? Ты пьешь кровь?

Он покачал головой:

— Нет. Кровь не в моем вкусе. Клыки — тоже часть экипировки.

— Тебе нравится то, чем ты занимаешься?

— Иногда это увлекательно, порой — скучновато. Но, в общем, я не возражаю.

Саншайн умолкла. Несколько минут она задумчиво ела, а затем задала новый вопрос: