И ладно бы только пули – эту неприятность мы скрипя зубами еще могли пережить. Однако, высыпав нам на головы очередную порцию свинца, противники обменялись репликами, в коих отчетливо прозвучало слово lanciabombe , понять которое я сумел даже без перевода Кастаньеты. Кто из вражеской парочки собирается учинять «бомбежку», тоже было в принципе ясно – самую выгодную позицию для такого удара занимал второй стрелок. Он и без гранатомета олицетворял для нас всевидящего ангела-истребителя, а с той пушкой, о какой сейчас вели речь макаронники, мы и вовсе готовились ощутить на себе седьмую Кару Египетскую. С тем лишь отличием, что уготованный нам град имел искусственное происхождение и был чреват куда более фатальными последствиями, нежели его природная разновидность.

Никакого вражеского шевеления в правой башне не наблюдалось. Это укрепило меня в мысли, что Кастаньета не ослышалась и вторая колокольня действительно пустует. Вряд ли ее стены гарантировали нам надежную защиту от гранатометных выстрелов, но в любом случае фасадная башня не рухнет после первого же попадания гранаты, как это могло произойти с уходящей под воду крышей.

Бросив мимолетный взгляд на убежище противника, я обнаружил, что стрелок на смотровой площадке отложил автомат и взял в руки компактную ракетную установку – возможно, ту самую, из которой сицилийцы пытались обрушить на нас завал из Эйфелевых башен. Находящийся внизу напарник гранатометчика готовился его подстраховать и уже вскинул оружие, дабы открыть заградительный огонь и пресечь любые наши поползновения.

– Хрена с два! – процедил я, разряжая навскидку остаток ружейного барабана в укрывшегося за разбитым витражом автоматчика. Времени на точный выстрел не оставалось, поэтому пришлось компенсировать это плотным огнем. Стрелять в гранатометчика не было резона – ублюдок сидел слишком высоко, чтобы дотянуться до него из штуцера. Поэтому я решил пойти по пути наименьшего сопротивления: атаковать прикрывающего макаронника и, пока его приятель наводит ракету на цель, совершить героический прорыв в пустующую башню.

Обидно, что ни одна из полудюжины моих пуль даже не задела врага. Зато учиненный мной маленький свинцовый шквал вынудил сицилийца отшатнуться от окна и предоставить нам несколько мгновений форы. Когда же он вновь вернулся на позицию, мы с Викки уже выскочили из-за часовой башни и, пригнувшись, неслись во весь опор по правому скату – тому, который почти не простреливался автоматчиком. Бежать приходилось едва ли не по кромке воды, что продолжала прибывать и неумолимо уменьшала торчащую над ее поверхностью «призму» двускатной крыши. Полностью уйти с линии огня нам не удалось, и наши головы все равно маячили над коньком, но так или иначе теперь макаронник стрелял, фигурально выражаясь, по тарелочкам, а не по бегущим кабанам. Что, естественно, было не в пример сложнее даже при ведении автоматического огня, а особенно когда неподалеку еще и гремят взрывы.

Выпущенная со смотровой площадки ракета прочертила в воздухе дымовой след, врезалась точно в накренившуюся башню и взорвалась, вырвав из нее внушительный кусок. К счастью, мы вовремя заметили летящий снаряд и попадали ниц, поскольку не успели отбежать достаточно далеко от покинутого нами укрытия. Угоди ракета ниже, и нас захлестнул бы вихрь каменных осколков, но сейчас все они прошли поверху, осыпав нам на головы лишь безобидное крошево. Основная же масса обломков промчалась вперед и загрохотала по черепице у нужной нам колокольни.

Впрочем, одним этим взрывом дело не обошлось. Вскочив на ноги, я оглянулся и с ужасом обнаружил, что часовая башня стремительно заваливается в сторону снесенной цунами стены. То, что каменная громада падала не на нас, а на поврежденный участок крыши, являлось слабым утешением. Провисший край ската все еще оставался неотделимой частью каркаса, и падение башни могло повлечь за собой его полное разрушение.

Забыв об осторожности, я и Кастаньета припустили к цели во все лопатки. Но насколько бы резво мы ни бежали, часовая башня все равно грохнулась в воду до того, как мы достигли противоположного края крыши. Автоматчик, что перебрался было через подоконник – мы уже практически покинули сектор обстрела этого сицилийца, и ему пришлось выбираться наружу, чтобы не упустить нас, – рванулся назад, да поздно. Прежде чем утонуть, башня шарахнула по крыше с такой силой, что она тут же развалилась, как пустая картонная коробка – от хорошего пинка. Не успевший сигануть назад, в окно, макаронник не удержал равновесие и покатился по скату, что теперь почти на две трети провалился под воду. Устоять на крыше – а точнее на том, что от нее осталось, – после такого катаклизма стало попросту невозможно.

Сицилиец бултыхнулся во взбудораженный упавшей башней поток, но едва голова неудачливого автоматчика показалась над водой, как сверху на него сошла лавина из черепицы, что не улежала на покосившейся обрешетке и посыпалась вниз, подобно сброшенной чешуе какого-нибудь морского змея. Не успел вынырнувший враг набрать в грудь воздуха, как тут же был погребен под многотонным обвалом, увернуться от коего барахтающийся в воде человек уже не мог.

Скат, по которому бежали мы, накренился не единым махом, а лишь после того, как совершил несколько трескучих «агонизирующих» рывков. Крыша то уходила у нас из-под ног, то возвращалась на место, вынуждая бороться за право удержаться на ней и не свалиться в бурлящее под нами течение. Несколько раз за это время мне казалось, что все кончено, и столько же раз на смену отчаянию приходила новая надежда. Не иначе, сам Всевышний жонглировал нашими судьбами, как шариками, и, похоже, ему самому было крайне интересно, хватит ли у него ловкости не выронить эти шарики из рук и довести свой цирковой номер до конца.

Хвала божественному жонглеру, он не опростоволосился. Наши судорожные попытки сохранить равновесие на раскачивающейся, словно прыжковый трамплин, обрешетке увенчались-таки победой – зыбкой, но все-таки заслуженной. Накренившийся скат стряхнул с себя пару рядов черепицы, оголив находящиеся под ней грубые некромленые доски. Щели между ними позволили нам ухватится за обрешетку, как за стремянку, и таким образом не очутиться в воде, когда сбросивший черепицу скат треснул в последний раз и замер в относительном покое. Угол его наклона к поверхности воды был примерно таким же, как у поднятого пролета разводного моста. Не сказать, что нам было удобно висеть над стремниной в таком положении, но если прикинуть, что сталось бы с нами, повтори мы судьбу заваленного черепицей макаронника, я был готов стерпеть и не такие неудобства.

К сожалению, в пылу борьбы мне пришлось выбросить в воду штуцер, а иначе я ни за что не ухватился бы за обрешетку и отправился бы в пучину следом за «Экзекутором». Осознав, что мы с подругой пока еще живы и не плывем к водопаду, я совершил несколько глубоких успокаивающих вдохов и, швырнув вслед штуцеру подсумок с последним магазином, задрал голову и глянул вверх. После чего чертыхнулся, бросил Викки «вперед!» и покарабкался по обрешетке к маячившему над нами оконному проему пустой башни.

Спешка моя была вызвана не только зловещим скрипом оседающей в воду крыши, но и суетой вражеского гранатометчика, все еще торчащего на смотровой площадке своей колокольни. Для него не составляло труда расстрелять нас из автомата, но, похоже, макаронник был одержим идеей разнести нас из ракетной установки; страшная казнь загнанных в ловушку жертв – неплохая компенсация за все те лишения, что пришлось испытать последнему выжившему головорезу в ходе нашей поимки. Единственное, что препятствовало сицилийцу осуществить расправу сей же момент, – неудобная траектория для пуска ракеты. Чтобы сделать это, стрелку требовалось пальнуть из гранатомета почти вертикально вниз, а перед этим опасно свеситься со смотровой площадки. Пока же враг пристраивал на плече несподручное для такой стрельбы оружие, нам с Викторией нужно было кровь из носу успеть вскарабкаться по обрешетке до нужного окна. Тоже, надо заметить, не самое легкое занятие, особенно после пережитой накануне чехарды злоключений.