– Нужно подождать примерно пять минут.

Электронные часы, мерцающие на приборной доске в полумраке ее машины, показывают двадцать пять минут пятого. Секунды тянутся медленно, но я не жалуюсь. Меня несколько тревожит неизвестность – но меня радует, что пока я могу просто посидеть с Мариной. Просто быть рядом с ней… Еще два дня назад я думал, что этого вообще никогда не будет.

За кирпичной стеной раздается пронзительная трель звонка.

Ах, вот что за ней – школа. И там как раз закончились занятия. Почти мгновенно – так, словно им не надо ни вещи собирать, ни пальто натягивать, – на улицу высыпают стайки школьников. Те, кто поменьше, направляются к машинам, припаркованным вдоль по улице, так же как наша, – их, очевидно, встречают родители. Те, что постарше, сбиваются в группы по два-три человека и расходятся в разные стороны. Кто-то заходит в ближайший магазинчик – за комиксом или шоколадкой. Кто-то торопливо прикуривает сигарету – оглядываясь, не видят ли учителя. Кто-то просто бредет, волоча рюкзак по земле и напряженно беседуя с товарищами. Вот интересно – я сам помню, как беспрерывно болтал со своими приятелями по дороге из школы в более интересные места. Мало нам, что ли, в школе было общения? И ведь всегда находилось о чем поговорить.

Мое внимание привлекает группа из трех школьниц лет шестнадцати, которые останавливаются поболтать довольно близко от нашей машины. Две девочки совершенно обычные – одна потолще, другая попрыщавее, у обеих косички, и школьная форма – серые юбки с зелеными пиджаками – сидит на них чуточку нелепо, как всегда бывает с подростками, которых одели в то, что им не нравится. Третья девочка обращает на себя внимание необычайным для столь юного существа спокойствием – и красотой. У нее чистая светлая кожа, блестящие темные глаза и стильно подстриженные черные волосы, которыми она время от времени кокетливо встряхивает, – она знает, что гораздо красивее своих подруг, хотя и старается особенно не выпендриваться. Девочка маленькая и худенькая, и даже сейчас видно, что она будет когда-нибудь очень грациозной. Говоря что-то своим подружкам, она оборачивается в нашу сторону, и я имею возможность как следует рассмотреть ее лицо. И у меня перехватывает дыхание.

Она невероятно похожа на Марину.

Это те же черты, только моложе на десять – и двести – лет. Те же глаза – только не вишневые, а просто карие. Тот же овал лица. Та же улыбка.

Девочка отворачивается, и они с подругами почти сразу уходят: к ним подошел парень, которого они, как выясняется, ждали. Он, конечно, пришел ради нее – ради этой маленькой «Марины». Подружки идут с ними, но смотрят на товарку неласково. Ох уж эти школьные драмы – везде они примерно одинаковы…

Я поворачиваюсь к настоящей – взрослой – моей Марине. И говорю по возможности спокойно:

– Ну, рассказывай.

Марина не смотрит на меня – она все еще глядит вслед девочке – и говорит словно бы сама с собой:

– Этот Скотт Браун – он ничего, вроде бы хороший парень. Немножко рано она с ним связалась, но сейчас все так делают. Думаю, он ее не обидит. – Она делает паузу и переводит наконец взгляд на меня: – Юную особу, которая обратила на себя твое внимание, зовут Энни Кроули. Она… господи, кто бы мог подумать, что это будет так трудно объяснить, не запутавшись… Скажем так: она – мой потомок.

Я смотрю на Марину молча, пытаясь переварить это заявление. Она вздыхает:

– Ты помнишь историю моего обращения, верно? – Я киваю: такое трудно забыть. Марина прикусывает губу и секунду собирается, прежде чем продолжить. – Так вот, в ней было, как ни странно, нечто хорошее. При всей своей подлости Этьен сдержал свое слово – он убил моего мужа и меня, но не тронул детей. У меня было двое детей, Влад. Как в сказке – мальчик и девочка. Совсем крошки – Ане было пять, Пете – три. После смерти моего мужа и моего… исчезновения о них позаботились. Сначала дворня – святые люди, которые тепло относились к нам с мужем… Потом приехала из Петербурга моя старшая сестра. Она взяла детей к себе и вырастила. Я сумела выяснить это значительно позже – сбежав от Этьена, я первым делом вернулась в Россию, чтобы узнать, что сталось с моими детьми. Мне несказанно повезло. Они были живы, здоровы и счастливы. Аня удачно вышла замуж. Петя тоже завел семью. К середине девятнадцатого века они подарили мне внуков… Я была знакома с ними – встречала их в свете. Мы даже дружили. Многие замечали, что мы с Анечкой похожи – как сестры… Эта девочка, Энни, – уже шестое поколение моей семьи. Забавно, что далекая родня получилась такой похожей на меня – снова. Вообще их у меня сейчас больше сотни. Судьба разнесла их по миру. Кто-то живет в России. Кто-то здесь. Двое – во Франции. Долго перечислять, да тебе это и не нужно… Тебе важно знать, что я никогда не оставляла семью своим вниманием. Я слежу за тем, как у них дела. Стараюсь помогать, если это нужно… До встречи с тобой моя… человеческая семья составляла основной смысл моего существования. Они помогали мне не отчаиваться. Утешали в моем одиночестве. – Марина качает головой и улыбается, но в голосе ее звучит горечь: – Да, я вампир – богопротивное, мертвое существо. Но когда-то я была человеком. И я оставила в мире свой след – частицу себя, живой. Ты не можешь себе представить, как это важно.

Она смотрит на меня тревожно – будто что-то ищет на моем лице. Я не понимаю, честно говоря, причин ее волнения. Осмыслить то, что она рассказала мне, конечно, нелегко, это и в самом деле впечатляющая картина. Но прежде всего я просто невероятно рад за нее… Господи, то, что с ней произошло, – это настоящее чудо, и это невероятно круто. Я помню, конечно, ее рассказ о ночи обращения – и помню, как переживал за судьбу ее детей, о которой она ничего не сказала. Я думал, что Марина так и не узнала ее, что она до сих пор страдает, мучаясь неизвестностью. А оказывается, вон что – она основала огромную семью, у нее сотни этих пра-пра-пра… черт, я все равно собьюсь со счета, но это, в общем, совершенно неважно. Важно, что у нее должно быть сейчас тоже счастливое лицо – а она вместо этого чем-то опечалена.

Я беру ее руки в свои:

– Марина, это так здорово. Я даже не знаю, что полагается в таких случаях говорить… Поздравить тебя?

Она хмурится:

– Не паясничай, пожалуйста. Я пытаюсь говорить с тобой о важных вещах.

Мой черед хмуриться – не сердито, впрочем, а просто недоуменно:

– Я не паясничаю – я просто страшно за тебя рад. Я как раз представляю, как это важно, – ты же помнишь, какая у меня семья. Как цыганский табор – целая толпа народа. И я не понимаю, что тебя беспокоит.

Марина некоторое время смотрит на наши сомкнутые руки, а потом поднимает глаза. Они снова темные, как бывает с ней в минуты отчаяния, и они печальны той столетней печалью, которая пугает меня – и заставляет мое сердце рваться к ней.

– Если ты действительно сознаешь, как это важно, то должен понимать. Я не хочу лишать тебя… всего этого.

– Всего чего?

Марина кивает в сторону школы. А потом опускает глаза и говорит тихо: