Он был до того не похож на самого себя, что мы не столько обрадовались, сколько испугались: переглянулись и замолчали. Мы так хотели, чтобы он вернулся, мы строили планы его возвращения! Мне казалось, мы повиснем на нем все вместе и расскажем, как его ждали! Но когда я увидел его, я понял, что это невозможно.

В каморке скрипнула его кровать, и тоже не как обычно - медленно, словно нехотя.

Бублик первым подкрался к дверям - посмотреть в щелку. Моргот лежал лицом к стене и не шевелился. Мы боялись войти к нему. Прошло часа полтора, а мы так и не решились переступить порог его каморки. И лишь когда пришел Салех - только что поправивший здоровье, в добром расположении духа, - мы испуганно зашептали ему, что вернулся Моргот. Салех еще не напился настолько, чтобы не соображать, но ему почему-то страшно не стало. Он похлопал нас по плечам и направился в каморку, бесцеремонно распахнул дверь и громко спросил:

- Жив?

Мы толпились за его спиной и выглядывали с обеих сторон.

Моргот ничего не ответил и не шевельнулся.

- Перестань, - Салех скривился. - Вот цаца-то…

Салех обрадовался, обрадовался искренне; я думаю, он вообще не верил, что Моргот вернется. Он даже не предложил выпить по этому поводу.

- Главное - жив. Все остальное - ерунда, слышь, ты, цаца…

Тогда Моргот оглянулся и вдохнул. Лицо его было бледным, опухшие глаза метались из стороны в сторону, как у безумца, воспаленные губы с синюшным оттенком выделялись безобразным размазанным пятном под многодневной щетиной. От него дурно пахло - хуже, чем от Салеха, когда он был в запое. Моргот силился заговорить и не мог. Он был жалок и страшен одновременно. Я никогда не видел его жалким и не хотел таким видеть, мне хотелось отвернуться, убежать, закрыть лицо руками. Я думаю, если бы он мог, то никогда не появился бы перед нами в таком виде: само по себе показаться нам жалким еще две недели назад стало бы для него очень тяжелым испытанием. Но ему больше некуда было пойти: он, как зверь, забился в свою нору - зализывать раны.

Он заговорил наконец, но очень сильно заикался: голос его был хриплым, каркающим, словно пересохшим. Он и сказал-то только два слова, послал Салеха подальше, но мы не сразу поняли, что он говорит.

- Давай-ка ванну тебе согреем, - вздохнул Салех, - от тебя же воняет…

Моргот попытался снова послать его к черту, но так и не смог выговорить двух слов. Мне казалось, он сейчас расплачется, и я очень этого боялся - увидеть плачущего Моргота. Но он только зажмурился, сжал губы и снова отвернулся к стене.

Ванна грелась долго, и все это время мы сидели за столом, не смея смотреть друг другу в глаза. Салех даже не прикладывался к бутылке, которую принес с собой.

- Вот так, ребятки, - сказал он почти трезвым голосом. - Вот такое с человеком сделать можно. Да…

Бублик выключил кипятильник, когда над ванной начал подниматься пар, добавил холодной воды из бака и вопросительно посмотрел на Салеха. Тот кивнул и пошел к Морготу в каморку.

- Разденешься сам?

Ни одного звука не раздалось в ответ.

- Давай, давай! Нельзя так! Ты ж не алкаш какой. Щас помоешься, побреешься, и потом лежи себе хоть неделю.

Моргот выдавил из себя несколько нечленораздельных звуков и снова замолчал. Салех позвал нас с Бубликом ему помочь: раздеваться сам Моргот не стал, но не сопротивлялся. Я боялся смотреть ему в лицо, на нем была какая-то странная обреченность. Не равнодушие, а именно обреченность. Мне показалось, он боится нас, боится наших прикосновений. Его одежда воняла потом и мочой, чего мы не могли даже представить: Моргот был чистюлей. Салех безо всякой брезгливости бросал ее на пол, а потом велел Силе оттащить ее в короб для грязного белья.

На теле Моргота - под мышками и по внутренней стороне рук и ног - гноилось несколько круглых ожогов; даже я понял, что это от сигарет. А на ребрах и на животе остались черные синяки. Мне было невыносимо представлять, как Моргота бьют дубинкой или жгут его тело сигаретами. Мне не хватило сил даже на жалость, настолько мне это показалось ужасным, невозможным. Я гнал от себя эти воображаемые картинки и не мог прогнать. Я не хотел, чтобы так было! А потом на запястьях Моргота я увидел какие-то странные темные пятна с синевой по краям, я не знал, что это, но когда их увидел, мурашки пробежали у меня по спине - я понял, что это из-за них Моргот не может говорить.

- Ток? - спросил Салех, поднимая руку Моргота и всматриваясь в его запястье.

Моргот ничего не ответил, но тело его содрогнулось вдруг, и лицо исказилось гримасой ужаса. До этого я никогда не видел ужаса на его лице.

- Ничего, ничего… - Салех закинул руку Моргота себе на плечо, - пошли мыться.

Моргот вдруг вырвал руку, легко поднялся с кровати, оттолкнул Салеха и вышел из каморки безо всякой помощи - со спины синяков и ссадин на нем было еще больше. Он шел, странно переваливаясь с боку на бок, и по дороге наткнулся на Первуню.

- Моргот… - Первуня вздохнул и собрался заплакать, - Моргот, миленький… Ты же не умрешь, правда? Ты только не умирай, Моргот…

Тот приостановился, повернулся к Первуне, посмотрел на него удивленно и выговорил:

- Б-б-б… б-б-брысь.

Первуня замер с открытым ртом.

Моргот потрогал воду локтем, подумал о чем-то и попытался шагнуть в ванну. Оказывается, Салех умел быстро преодолевать пространство не только когда видел деньги - он подхватил Моргота за локоть, когда тот едва не упал, запнувшись о ее край.

- Ничего, ничего… - повторил Салех, помогая ему залезть в воду. Моргот застонал жалобно и сморщил лицо, когда вода коснулась ожогов.

Я включил рефлекторы и направил их на ванну, чтобы Моргот не мерз.

- Хочешь, помогу тебе помыться? - спросил Салех.

Моргот покачал головой. Он лежал в ванне долго - пока она совсем не остыла. А потом терся мочалкой, закусив губы, - с остервенением, как будто хотел смыть с себя следы побоев. В некоторых местах пошла кровь.

- Я ничего не буду об этом рассказывать, - Моргот качает головой, и лицо его искажается, а взгляд уходит в пол.

- Я только хотел узнать, как тебе это удалось.

Он качает головой, не поднимая глаз.

- Послушай, неужели тебе до сих пор так тяжело это вспоминать? - спрашиваю я, стараясь совместить в голосе мягкость и непринужденность. - Ведь столько лет прошло.

Он поднимает на меня удивленные глаза.

- Лет? - переспрашивает он растерянно, на лице его - непонимание и напряженная задумчивость, как будто я сказал что-то, требующее немедленного осмысления. А потом во взгляде вспышкой мелькает боль, как будто до этого ему не приходило в голову, что прошли годы. И я вижу перед собой Моргота без маски и понимаю, что невольно тронул то, что трогать нельзя. Я не знаю, что за сущность сидит сейчас передо мной, я не сомневаюсь в том, что это Моргот, но что есть этот Моргот? Откуда и почему он пришел ко мне? Что он знает о себе?