Они шли молча. Каждая пыталась упорядочить ворох собственных мыслей, которые были так похожи на те осенние листья вокруг, что медленно кружили в воздухе и все падали и падали вниз, устилая землю под их ногами. Луз раздирали противоположные чувства – жгучая обида на предательство матери и какое-то почти детское изумление: так вот она какая, ее мать! Мама. Ее голос, ее походка… Все настоящее, не во сне, и она слышит шорох ее шагов по осенним листьям… Невероятно.

Шаг у Марипосы был шире, но она подстроилась под шаги Луз.

– Ты выросла и стала очаровательной молодой женщиной, – негромко сказала она. – И я уже знаю, что у тебя все хорошо, ты работаешь, у тебя есть парень… Ты хорошо воспитана…

– Это не моя заслуга. Бабушка меня воспитывала и любила. Спасибо ей за все мое благополучие, – сухо отозвалась Луз.

– Да, ты права. О, если бы я только могла покаяться перед ней и сказать ей слова благодарности.

– Что же мешало тебе позвонить своей матери? Теперь-то уж поздно, но раньше? – упавшим голосом спросила Луз.

Марипоса не сразу ответила.

– Да. Я не успела. С этой болью мне придется жить до конца своих дней, – убито проговорила она.

Луз не почувствовала к ней жалости. Эту жалость перекрывала боль за бабушку, не дождавшуюся встречи с дочерью. И вместе с тем она ощутила, что имеет власть над этой сломленной женщиной. А этот их разговор… он был как прогулка по минному полю.

– За что тебя посадили?

– За распространение наркотиков.

– Так ты еще и распространяла их? Тебе было мало самой сидеть на игле? Продавала, да? – Сердце Луз наполнялось какой-то тяжестью.

Марипоса не стала уходить от ответа.

– Нет. На мне была только доставка. Перевозила через границу, была обычным наркокурьером. Таких в той среде называют мулами. Я много чего тогда делала, но по большей части все мои дела и поступки просто ужасны. Если хочешь, я могу рассказать обо всем прямо сейчас. Но ты должна понять: наркоман готов на все ради очередной дозы. Так что я вполне заслужила тюремный срок. Но вот уже скоро пять лет, как я завязала…

Луз вдруг резко остановилась. Глаза ее потемнели, и слова стали срываться с губ сами собой, не контролируемые рассудком:

– Но почему ты не вернулась домой? Уж бабушка точно сумела бы помочь тебе! Мы бы обе тебе помогли! Ты совсем забыла про нас, да? Будто нас нет на земле! Мы были не нужны тебе? А только эти твои… наркотики… эта дрянь стала важнее всего для тебя?..

Марипоса тоже остановилась и устало закрыла глаза.

– Мне трудно объяснить тебе все. Ведь наркоманы не руководствуются рациональной логикой. Я… я тогда просто не находила выхода.

– А сейчас… находишь? Нашла? – Луз вдруг почувствовала во всем теле изнеможение, оно будто свинцом налилось.

– Да. После освобождения я прошла курс терапии. Потребовалось много времени, чтобы я отказалась от наркотиков. Поначалу всего лишь на один день, потом на неделю, потом на месяц. И наконец месяц перетек в целый год. Когда я почувствовала себя достаточно окрепшей, то попыталась связаться с вами. Хотела попросить… нет! Хотела умолять вас простить меня.

Луз устремила взгляд куда-то вдаль. А что изменит это прощение? Страдания Эсперансы ничем искупить нельзя… И предательство ее, маленькой Луз… Почему люди просят прощения, когда кого-то обидят или поймут, что поступили неправедно… Ведь события нельзя повернуть вспять… Нельзя вернуть маму пятилетней девочке Луз, с открытым сердцем и простодушно верящей во все бабушкины сказки, нельзя вернуть Эсперансе дочь, разлука с которой, конечно же, сократила ей жизнь… И вот сейчас эта женщина просит простить ее. Интересно – простила ли бы ее бабушка? Луз не успела додумать этот вопрос – ее обожгла догадка.

– Бабушка знала, что ты жива? – спросила она.

– Я… я не знаю.

– Она сказала мне, что ты умерла… – медленно проговорила Луз. – И много рассказывала о тебе хорошего. А я, конечно же, верила. – Она помолчала, потом продолжила, размышляя: – Она это делала не только ради меня… И это была не ложь… Нельзя назвать это ложью. Ей так легче было смириться с тем, что ты исчезла. И меня она избавила от неизбежности переживать неизвестность. Она, как я понимаю сейчас, надеялась, что ты вернешься, но время шло, год наслаивался на год, и в конце концов она и сама поверила в свои сказки… Да, но почему тогда перед смертью она повела себя очень странно? Это ее внезапное желание отправиться в Сан-Антонио… и эти слова: «Ты еще многого не знаешь о Марипосе». Она так значительно это сказала… Так знала ли она правду? Знала ли она, что ты жива?

– Видишь ли, – быстро заговорила Марипоса, словно боясь, что Луз прервет ее и не станет слушать. – Она узнала об этом незадолго до своей смерти. Я обратилась к Марии и попросила ее позвонить маме и рассказать ей все. Сказать, что я хочу увидеться с ней. Я боялась вот просто взять и приехать… Я думала, так нам будет проще наладить контакт, после стольких-то лет… но во время их разговора ты вернулась домой с работы, и они не закончили разговор, Мария не успела ей рассказать все про меня, а только то, что я хочу встречи. Мама, твоя бабушка, не захотела, чтобы ты так внезапно – из телефонного разговора – узнала всю правду о своей матери. Она хотела тебя подготовить. Поэтому она записала номер телефона Марии и сказала, что перезвонит ей и они продолжат разговор. Но не перезвонила! Я решила, что она не захотела со мной разговаривать и уж тем более встречаться со мной. Не простила, подумала я. Но сейчас понимаю: после разговора с Марией она умерла…

Луз вдруг вспомнила страничку из бабушкиного блокнота с записанным наискосок номером телефона прямо на обороте. Скорее всего, так и было. Бабушка поторопилась записать новый номер телефона тети Марии где попало, лишь бы успеть до того, как она, Луз, войдет в комнату. Последовательность событий стала выстраиваться во всей их логике и полноте.

– Бабушка не сказала мне, что звонила тетя Мария.

– Ей хотелось сначала выяснить все до конца, а уж потом говорить тебе… Но сейчас это не имеет значения, – с мукой в голосе отозвалась Марипоса. – Я должна была сама позвонить ей. Если бы у меня хватило храбрости! Я бы хоть голос ее услышала… Ведь был же у меня такой шанс еще до того, как она… – Голос ее на долю секунды прервался. – И я могла попросить у нее прощения. Хоть бы один телефонный звонок.

Марипоса стояла с низко опущенной головой, и лицо ее было искажено страданием. В своих фантазиях о матери Луз никогда не представляла ее себе плачущей. Смотреть на это было невыносимо тяжело.

– Марипоса! – Назвать ее мамой язык не поворачивался. Но слова опять нашлись сами собой. И зачем размышлять о смысле прощения? Если у человека возникает такое желание, значит, прощение что-то для него значит. Оно если и не снимает бремя вины, то облегчает его и очищает душу. – Бабушка давно простила тебя. Я знаю, она любила тебя. Она всегда говорила о тебе с такой нежностью… Ведь она же твоя мать! А что может быть сильнее материнской любви? – Ей на секунду вспомнилась сияющая от счастья Офелия с новорожденной дочкой. И снова Луз почувствовала, как у нее закололо сердце и снова всколыхнулась обида, и она, не удержавшись, добавила: – Во всяком случае, бабушка всегда повторяла, что материнская любовь – это самое сильное чувство на свете.