Словно создавая легионы таких Лен колдовским заклинанием, диктор продолжал чеканить:

«…циничная спекуляция на национальных чувствах — лишь ширма для удовлетворения амбиций. Ни сегодняшние беды своих народов, ни их завтрашний день не беспокоят политических авантюристов».

— Пошли они на хер, лови «Эхо», — сказал один из мужчин.

Хозяин радиоприемника завертел ручку настройки, и приемник, побулькав, настроился на другой голос, говоривший не по-дикторски, а словно обычный человек в телефонную трубку — торопливо и сбивчиво:

«…сейчас колонны демонстрантов прибыли на Манежную площадь, их никто не разгонял. На данный момент известно, что войска занимают отведенные им позиции в цент ре Москвы. У Белого дома располагается бронетехника батальона Тульской дивизии ВДВ, и в то же время там собрались несколько тысяч человек, к ним вышел Борис Ельцин. Он зачитал с танка „Обращение к гражданам России“, в котором назвал действия комитета по чрезвычайному положению „реакционным, антиконституционным переворотом“…»

— Ни фига себе! Борзый чувак этот Ельцин! Кто он такой вообще? — удивился Раздолбай, пожалев, что не следил за новостями и впервые слышит фамилию храбреца, посмевшего забраться на танк и зачитывать с него какие-то обращения. Наблюдать за событиями, не зная, кто есть кто, было все равно, что следить за шахматной партией, не понимая правил игры, и Раздолбай поспешил обратно домой, чтобы позвонить маме и обо всем ее расспросить.

— Какое обращение зачитал Ельцин, откуда ты знаешь? — всполошилась мама.

— Люди радио на улице слушали.

— Я же запретила тебе выходить!

— Они около подъезда стояли, я просто из окна высунулся. По какому-то «Эху» сказали, что демонстранты к Белому дому пришли.

— Ну, разгонят всех к черту, не понимаешь, что ли? Не вздумай никуда ходить, если саперной лопаткой по башке получить не хочешь.

— Ладно. Так Ельцин — это кто все-таки?

— Президент России. Как можно таким Митрофанушкой жить?

— Каким «Митрофанушкой»?

— Все, не могу больше говорить с идиотом! Сиди дома, не смей носа высовывать!

Мама была на нервах, и на идиота Раздолбай не обиделся.

Тем более, узнав, что Ельцин — президент России, он и в самом деле почувствовал себя идиотом. Что значит президент?

А кто тогда Горбачев? А если Ельцин — президент, то почему войска подчиняются не ему, а какому-то непонятному комитету?

«Посмотрю вечером новости, — решил Раздолбай. — Не может быть, чтобы „Время“ тоже заменили балетом».

До вечера он сидел дома тихо, как мышь, и даже не включал музыку, прислушиваясь к уличному шуму — не слышно ли выстрелов. Выстрелов не было. Только город шумел более напряженно, и в его тревожном гуле Раздолбаю чудился рык танковых моторов и злой гусеничный лязг.

Новостной выпуск начался предсказуемо. Диктор с каменным лицом зачитал «Обращение к советскому народу», которое Раздолбай частично слышал по радио, и полный текст этого обращения подтверждал — «строгие родители» вернулись, озорству Перестройки пришел конец и все хорошее, что появилось в жизни за последние годы, теперь отнимут, объяснив, что в светлом социализме таким пагубным явлениям не место. Раздолбай понимал, что не станет живого «Взгляда» и рок-концертов, исчезнет «СПИД-Инфо» из киосков и зарубежные исполнители из «Утренней почты». Этого было жалко, но с такой потерей можно было смириться. Как говорил приятель дяди Володи, вдребезги разбивший «Жигули» в день покупки: «Не жили красиво, нечего и привыкать». Противно было другое: возвращение старой жизни подразумевало воцарение прежней картины мира, в центре которой звездилось и колосилось «самое прогрессивное общество», а чтить эту рассыпавшуюся мозаику было уже невозможно. Если, подписывая заявление в комсомол, Раздолбай все-таки одергивал свое неверие и допускал, что может чего-то не понимать, то сейчас он не мог представить, как будет слушать без глумливой ухмылки что-нибудь вроде: «Завоевания Великого Октября проложили всему народу путь к светлому будущему». И ладно бы только слушать! Придется ведь когда-нибудь и повторять.

После дикторов показали членов комитета по чрезвычайному положению, и это был первый сюрприз. Раздолбай ожидал увидеть настоящих «строгих родителей», которые отбирали сладкое, но зато могли вывести в люди, а перед ним предстали шестеро скучных мужчин с постными лицами гробовщиков, одетых в одинаковые серые костюмы. Таким персонажам было место в голливудском фильме про Джеймса Бонда, но никак не в реальной жизни.

«И сладкое заберут, и в люди не выведут», — подумал Раздолбай, подразумевая, что «СПИД-Инфо» с рок-концертами запретят, а сыр с мясом в магазинах так и не появятся.

Отвечая на вопросы журналистов, гробовщики явно темнили, и подозрительнее всего была тайна, куда делся Горбачев. Главный гробовщик, шевеля бровями, как автодворниками, мямлил, что президент заболел, и напоминал двоечника, уверяющего, что учил, но забыл.

За гробовщиками появился военный с пугающей должностью «комендант Москвы», и его внешность тоже была голливудской — в полицейских боевиках такими изображали маньяков-насильников. Комендант-насильник сказал, что войска с танками ввели для безопасности москвичей, и это было уже совсем странно. Какая опасность угрожала москвичам, которые неделю назад беззаботно пели «хэй, да обрез стальной» в ресторане на проспекте, где стояли теперь колонны бронетехники, было непонятно. Не пьяных же по домам развозить пригнали сотни танков! Краем уха Раздолбай слышал про какие-то волнения в Грузии и в местечке с кашляющим названием Карабах, но если там действительно было опасно, то бронетехнику, по его мнению, надо было отправлять туда, но никак не в Москву.

«Нет, здесь дело не чисто, — предположил он. — Убили серые гробовщики Горбачева. Убили и ввели танки, чтобы никто не возмущался».

Тут же показали и танки. Грозные машины смотрелись на городских улицах словно выставочные экспонаты, и так же относились к ним горожане. Дети забирались на броню и ели вместе с солдатами мороженое, а взрослые обступали технику с почтительным любопытством и как будто собирались спрашивать: «Сколько по трассе выжмет? А по бездорожью?»

Спрашивали, впрочем, другое — для чего приехали и будете ли стрелять.

— Не будем мы ни в кого стрелять, — миролюбиво заверял молодой боец, показывая пустую обойму. — Вот, нет у меня патронов.

Раздолбай посмеялся над своими утренними страхами и над кликушеством мамы, которая кричала про саперные лопатки, — бояться было нечего. Даже если гробовщики что-то сделали с Горбачевым, чтобы вернуть серую, как их костюмы, жизнь, они все равно оставались законными советскими руководителями и пригнали свои советские танки, а не какую-нибудь армию вторжения. Постоят эти танки столько, сколько руководители сочтут нужным, и вернутся на базы.

Раздолбай думал, что сюрпризов больше не будет, но началось самое удивительное — показали сюжет о президенте Ельцине. Седой здоровяк с лихим чубом забрался на танк, назвал ввод войск незаконным и смело призвал всех к забастовке. При этом в новостях подтвердили, что он президент, и крупно показали подписанный им указ, отменяющий все указы гробовщиков. Тут Раздолбай вконец запутался. Что это за президент, который не командует армией и зачитывает указы с какой-то мятой бумажки в окружении небольшой кучки людей? Да он просто смутьян! Президентом был Горбачев, но гробовщики в серых костюмах что-то с ним сделали и забрали его президентство себе, подобно Горцам, которые забирали энергию вечной жизни, отрубая головы другим Горцам. Пусть эти гробовщики казались неприятными типами, но в глазах Раздолбая они были реальной властью, а непонятный Ельцин — самозванцем, которого он видел первый раз в жизни. И вот этот самозванец открыто призывал всех к неповиновению и, чего доброго, к столкновениям с армией. Сказали ведь гробовщики и их комендант-маньяк — войска введены для спокойствия, чтобы не было беспорядков. Не надо терять спокойствие, и войска уйдут — это же так просто! Неужели смутьяна кто-то послушает и начнет не повиноваться, не понимая, что войскам из-за этого придется остаться и, может быть, даже применить силу?