— Надень, она почти сухая, — сказал Робер. — В своих лохмотьях ты до утра не дотянешь.

— Нет, — прошептал Эскен.

Это было первое слово, какое Робер услышал от него с тех пор, как они покинули тюрьму Мерлан. Снова прогремел гром.

— Я это надевать не стану.

Робер глянул на накидку. При вспышках молнии красный крест на ней казался почти черным.

— Ладно, — угрюмо бросил он, снова натягивая накидку на кольчугу. — Я найду тебе что-нибудь другое, а потом попробую развести костер. — После недолгого колебания он стащил с пояса ножны с мечом. — Клади руки на бревно.

Эскен удивленно посмотрел на него. Роберу вначале показалось, что похожий на давно не кормленного шелудивого пса человек не собирается ему повиноваться, но через некоторое время тот сел на бревно и протянул костлявые руки. Чувствуя себя скотиной, Робер привязал их к бревну. Затем прошел в переднюю часть амбара, где стоял его конь, снял с седла котомку и вытащил оттуда одеяло. Обернув им плечи Эскена, он принялся собирать для растопки сухие щепки и ошметки соломы. Огонь развести удалось. Когда пламя разгорелось настолько, что можно было согреться, Робер вытащил из котомки ломоть сухого хлеба, разломил и протянул половину Эскену. Затем, сообразив, что у того связаны руки, освободил одну.

— Ладно, — произнес он, наблюдая, как Эскен схватил беззубыми деснами хлеб и начал жадно его сосать. — Я вызволил тебя из Мерлана и, возможно, обрек себя на темницу. Теперь твоя очередь. Рассказывай, как ты попал в тюрьму.

Эскен вынул изо рта хлеб и спросил хриплым шепелявым голосом:

— Ты поможешь мне найти правосудие? Поможешь наказать тех, кто убил моего племянника и бросил меня гнить в тюрьме?

— Да, — отозвался Робер. — Я за этим и приехал к тебе.

— Тогда слушай.

И Эскен поведал Роберу все — начиная с того, как Гуго де Пейро грубо отказал ему в просьбе позволить племяннику вернуться в фонконский прицепторий, — и закончил их тайной встречей в церкви Сен-Жюльен-ле-Повр, где вскоре появились люди в масках, убившие племянника и схватившие его.

— Тебе кого-нибудь из них удалось узнать? — спросил Робер.

— Я же сказал тебе, брат, они были в масках.

— Но голоса, выговор; может, они называли чьи-то имена?

— Когда они потащили в переулок мертвое тело Мартина, я пришел в такой ужас, что ничего не помню.

Робер успокаивающе похлопал его по спине.

— Может быть, узнаешь чей-нибудь голос, когда услышишь снова?

Эскен слабо пожал плечами:

— Может быть… — Он насторожился. — Нет. Ведь для этого я должен туда вернуться. Нет, нет. — Он отрицательно мотнул головой. — В прицепторий, в логово еретиков и убийц, я не вернусь. Там сыны дьявола плюют на крест!

— Ты же ищешь правосудия.

Освещенные желтым пламенем глаза Эскена лихорадочно вспыхнули.

— Я найду его в другом месте. А туда не вернусь. Ни за что!

Робер задумался в смятении. Что же делать с Эскеном?

Где найти безопасное место, куда его можно было бы отвести и держать, пока он не поговорит с Гуго, когда тот вернется из Англии?

— Ладно, давай поспим, — сказал он в конце концов. — К утру гроза утихнет и мы продолжим путь. Надо отъехать от Мерлана подальше! Смотритель покорился, но очень неохотно. Как бы он не решил теперь устроить за нами погоню.

Эскен улегся у бревна и закрыл глаза. Робер подкинул в костер еще досок, завернулся в мокрую мантию и откинулся на спину. Снаружи бушевала гроза, гремел гром, неровное дыхание узника было едва слышно.

Эскен открыл глаза. В заброшенном амбаре было холодно и тихо. Костер погас. Лежащий напротив него рыцарь спал. Его грудь мерно вздымалась и опускалась. Сквозь щели на крыше виднелось бледно-голубое небо с перламутровым оттенком. Эскен попытался вспомнить, когда в последний раз видел небо, и не смог. Он пошевелился и осознал — его руки привязаны к бревну. Должно быть, рыцарь сделал это, когда он спал. Эскен уже собрался разбудить рыцаря, вспомнив о его беспокойстве, что смотритель Мерлана может послать за ними погоню, но внезапно замер и задумался.

Этот человек носил ту же форму, что и мучители в тюрьме и те, которые бросили его туда. Разве ему можно доверять? Взгляд Эскена остановился на ненавистных красных крестах на мантии Робера. А вдруг рыцарь его обманывает? А что, если еретики решили узнать, много ли Эскен помнит, а потом убить? В камере смерть казалась ему избавлением от мучений, но теперь, увидев небо и ощутив запах свободы, он захотел жить.

Эскен осторожно протянул к костру босую ногу. Пошевелив угли, он захватил пальцами один и подтащил по полу к себе. Рыцарь пошевелился во сне. Эскен на секунду замер, а затем медленно стащил ремень с бревна и, почти касаясь головой пола, положил на тлеющий кусок дерева. Постепенно ремень начал чернеть, а кожа на запястьях покраснела. Превозмогая боль, Эскен закрыл глаза. Наконец, спустя целую вечность, ремень разорвался.

Освободившись от пут, Эскен пополз к выходу и выглянул на затянутое серовато-зеленым туманом поле. Затем осторожно отвязал коня.

Сент-Шапель, Париж 21 февраля 1307 года от Р.Х.

— Мои молитвы не доходят до Бога. — Стоя на коленях на каменном полу, Филипп пошевелился. — Не доходят.

— Каждый человек на земле имеет надежду на прощение, если он искренне раскаивается в своих грехах. Не важно, насколько они у него велики и тяжки.

Филипп поднял глаза на возвышающегося над ним человека. В черной до пола сутане Гийом Парижский казался еще выше ростом. Его худое бледное лицо обрамляла седая борода. На макушке виднелась обязательная тонзура. От исповедника исходил запах ладана, как будто насыщенный святым духом, призванным судить и наказывать. Король перевел взгляд на парящих над величественным алтарем херувимов. В их маленьких золотистых глазах ему тоже чудилось порицание.

— Вы каетесь, сир?

— Вам известно, что это так, — ответил Филипп.

— Важно известить об этом Господа.

— Я стараюсь, — прошептал Филипп, закрывая глаза, желая отгородиться от неумолимого взгляда исповедника. — Каждый день молюсь и каюсь. Но Господь по-прежнему меня не слышит. И не отвечает.

— Значит, ваши молитвы недостаточно искренние. А покаяние неполное.

Филипп резко раскрыл глаза.

— Неполное? — Он поднялся. — Да ради его любви я чуть ли не разрываю себя на части. Чего еще он от меня хочет? — Король задрал мантию и приподнял ремни власяницы. — Я ношу ее постоянно. Иногда даже сплю в ней. — Его голос эхом отдавался в тихой часовне, окутанной тенями. Лишь желтоватое пятно света освещало его распахнутую грудь. — Или тебе не угодно это? — вскрикнул он, вскидывая руки перед алтарем. Херувимы бесстрастно смотрели на его покрытое шрамами тело.