«Их как-нибудь зовут?» – вырвалось у Мальфрид, когда она минувшей зимой вошла сюда впервые.

«Кого?» – удивилась Сванхейд.

«Ну, вот этих змеев».

«Зовут ли как-нибудь столбы лежанки? Девушка, в своем ли ты уме?» – с ласковой заботой осведомилась Сванхейд.

«Я просто подумала… – Мальфрид смутилась. – У Одина были два волка, Гери и Фреки, и два ворона, Хугин и Мунин. У их жеребцов, вепрей и собак есть имена… У кораблей, у ожерелья Фрейи, у кольца Бальдра…»

«В Асгарде вещи имеют имена, потому что они прародители всех земных вещей. Но тут не Асгард!» – Сванхейд засмеялась.

«У них такой вид, – Мальфрид почтительно кивнула на драконов, – будто они служат богам. И ведь можно сказать, что эта лежанка…» Она запнулась, сомневаясь, не будет ли это дерзостью.

«Прародительница всего нашего рода? – Сванхейд поняла ее. – А пожалуй, ты права. Так оно и есть. Мы можем подобрать им имена. Например, Неспящий. И Стерегущий».

Кроме покоя спящих хозяев, драконы стерегли их сокровища. Спрятанные под богатыми шелковыми покровами (Мальфрид, повидавшая такие в Киеве, узнала в них греческие церковные покровы), здесь стояли два больших ларя, на каждом из которых можно было не только сидеть, но и лежать. В ларях хранились сокровища, скопленные несколькими поколениями хольмгардских владык. Мальфрид всегда знала, что род ее бабки по матери очень богат. Хольмгард был древнейшим из всех варяжских гнезд, разбросанных от Чудского озера до Волги, и притом занимал одно из самых выгодных мест. К югу и востоку от него пути разветвлялись и вели на Днепр и в царство Греческое, на Волгу и в Хазарию, а дальше в сарацинские Шелковые страны. С юга серебро, шелка, меха и прочее везли по рекам и морям в Северные Страны и на запад, к франкам-корлягам, саксам и фризам. От каждого короба любого товара, от стоимости головы воска или от пленницы-чудинки некая драгоценная чушуйка оседала в ларях вождей, которые прочно сидели на воротах этих золотых дорог. А еще ведь владыки Хольмгарда сами брали дань, снаряжали дружины, привозившие полон и меха для продажи на юг. Конечно, и расходы у них были немалые: большие хорошо вооруженные дружины, нередкие пиры и щедрые подарки съедали часть богатства. Но теперь, когда у Сванхейд дружины не было, ее доходы росли быстрее расходов. В одном ларе хранились серебряные сарацинские ногаты, в другом лежали грудой серебряные обручья, перстни, застежки, всевозможные изделия, целые, а в отдельном мешке – сломанные или разрубленные, предназначенные только для уплаты. Для уплаты же служили простые обручья и кольца, согнутые из дрота или кусочка толстой проволоки: они ценились только на свой вес, их можно было носить на руке для удобства. А были обручья и тонкой искусной работы, которые стоили вдвое-втрое дороже своего веса. В самом прочном ларце было золото.

Еще в первый раз, разглядывая сокровища, Мальфрид невольно подумала: и кому же все это достанется? Беру или Тородду, его отцу? Или… Святославу, единственному законному наследнику Хольмгарда и всего, что в нем есть?

– Знаешь, сегодня тебе придется надеть на себя столько всего, сколько ты сможешь выдержать, – сказала Сванхейд в день осеннего пира, выбирая ключ из связки. – Мы должны показать, что у нас очень много удачи. А заодно тебе нужно защищаться от чужих злых глаз. Теперь это еще важнее, чем прежде. Представь, как все эти варяги и словене будут на тебя пялиться!

– Особенно на мой живот, – пробормотала Мальфрид.

Хотя там смотреть было нечего: заканчивался третий месяц, как она понесла, живот ее пока не начал расти, только грудь увеличилась.

– Придется сделать как можно больше ловушек для взглядов. И я дам тебе особую рунную палочку.

– У меня есть вот это, – Мальфрид показала на громовую стрелку в серебре.

– Это защита словенских богов. А палочка будет от наших. Да и я думаю, что оберег Дедича защищает больше ребенка, чем тебя саму. Для тебя я составила заклинание, как меня научила еще моя бабка, Рагнхильд. У нас в Уппсале никто лучше нее не понимал в таких делах. Бергтор сделал ее и заклял силами огня. Вот она, держи.

Сванхейд вынула из ларя свернутый платок, многократно обвязанный тонким ремешком с завязанными узлами, и начала разворачивать. Мальфрид невольно сосчитала: девять оборотов. Оберег рождается из-под девяти узлов, как дитя после девяти месяцев вынашивания. Сванхейд вынула из свертка небольшую медную пластинку и вставила ремешок в колечко на ее конце. На пластинке были выбиты «вязаные руны»: каждый знак создается наложением нескольких рун одной на другую, и ни один мудрец на свете не сумет определить, какие это были руны – ведь в каждом из получившихся знаков можно выделить чуть ли не все.

– Руны говорят мне, что нас ждут непростые времена, – со вздохом сказала Сванхейд. – Тот, кто не имел власти, будет рваться к власти. И тот, у кого хватит сил одолеть духов зимы, приблизится к божественным престолам.

– Не дайте боги увидеть там Сигвата, – пробормотала Мальфрид.

– Сигвата я видела красным, – с печалью перед неотвратимым ответила Сванхейд.

– Что?

– Красным, как кровь. – Сванхейд надела ремешок с пластинкой на шею сидящей Мальфрид. – Убери под одежду.

Мальфрид осторожно прикоснулась к пластинке, почему-то ожидая, что яркая, еще не успевшая потускнеть медь окажется горячей. Зима лежала впереди морем тьмы и холода, жутко было погружаться в него, но другого пути нет. Только перебравшись через это море, можно встретить на том берегу новую весну. Люди боятся зимних лишений, и у многих в эти пасмурные дни тоскливо на душе. Потому-то люди собираются вместе, зажигают много огней, жарят мясо, разливают пиво, поднимают чаши богам в благодарность за все хорошее, что им принесло ушедшее лето, и заклинают хранить их в подступающей тьме.

Мальфрид не сомневалась: даже если она тоже доживет до семидесяти лет, никогда она не забудет минувшего лета. В ее недолгой жизни это лето выдалось самым насыщенным событиями. Вертячая кость, увитая зеленью лодка, белый шатер… А то, что оно принесло ей, останется, быть может, на всю жизнь.

Сванхейд деловито рылась в другом ларе, иногда откладывая что-то прямо на пол, на расстеленную медвежину. Нетрудно догадаться, о чем Мальфрид теперь напоминала эта медвежина каждый раз, как попадалась на глаза… Вот Сванхейд, думала Мальфрид, ей идет восьмой десяток. Очень может быть, что она не увидит новой весны. Все это знают, и она знает. Но держится бодрее молодых. У нее есть опыт: в конце концов, она пережила уже семьдесят с лишним зим – переживет и эту. А если нет… «Я женщина любопытная! – как-то сказала ей Сванхейд. – На этом свете я видела уже почти все, недурно будет когда-нибудь взглянуть и на тот!»

– Я думаю, мы не перестараемся, если ты наденешь это, – Сванхейд повернулась к ней.

В руках она держала ожерелье из семи крупных золотых подвесок, сделанных так, будто мастер пытался соединить в одном изделии молот Тора и крест: сверху, где рукоять, была голова большеглазого божества, а под ней, на месте самого молота – крест, у которого каждый из трех концов тоже представлял собой крест. Все покрывали крошечные капельки золотой зерни, сплетавшиеся в сложные узоры. Между подвесками были нанизаны узорные бусины, тоже золотые, а между ними круглые бусины из полупрозрачного камня цвета черничного киселя. От красоты ожерелья захватывало дух. От мысли о его стоимости слабели ноги.