Потом она встретила Тоби. Наконец-то ее полюбил мужчина! Ее избрал мужчина! Как он смотрел на нее! Какой устойчивой, постоянной чувствовала она себя рядом с ним! Она поехала вместе с ним туда, где он вырос, увидела весь хаос и всю стабильность семьи его родителей и поняла, что все это он носит в себе. И она тоже может носить все это в себе. Они поженились.

Ее карьера началась в секретариате фирмы «Альфуз и Лихтенштейн», в самом старом и самом крупном среди средних креативном агентстве Нью-Йорка с полным спектром услуг. Рэйчел нашла точку приложения того, что в ней бурлило, и обратила свою энергию на достижение целей. Ей делал авансы ее начальник, потом ее обошли партнерством из-за беременности. Это лишь одна ужасная составляющая беременности. До того как забеременеешь, ты – человек. Но как только в тебе зародилась другая жизнь, ты становишься инкубатором и тебя сводят к сумме частей. Тебе наносят оскорбления – чудовищные и утонченные, почти незаметные. Когда Рэйчел ходила беременная, люди говорили, что она «миленькая». Ее называли «очаровательной».

Подчиненные устроили ей праздник в честь будущего ребенка, превратив ее жесткий и холодный кабинет из стекла и металла в слюнявую кашу ленточек пастельного цвета, обрывки которых она потом несколько недель находила абсолютно всюду. Это не праздник, думала она. Это – взгляд в мое будущее. Она вспомнила, что всегда думала о матерях и материнстве. Абсолютно все известные ей матери казались какими-то выхолощенными, будто уже не были серьезными людьми. Как она до сих пор не поняла, что собирается вступить в клуб, членов которого всегда терпеть не могла? Становясь матерью, женщина превращается в нечто мягкотелое и нелепое; удалось ли хоть кому-нибудь на свете это преодолеть? Рэйчел знала, что ее и раньше не считали идеальной. Но теперь она вынуждена будет драться за то, чтобы ее просто сочли нормальным человеком.

А потом ее в буквальном смысле разрезали и выпотрошили, чтобы добраться до единственной причины, ради которой она жила.

Тоби вышел на работу через шесть недель после рождения Ханны, а Рэйчел – нет. Когда дочери было шесть недель, Рэйчел ждала, чтобы няня забрала ее на прогулку, а сама отправлялась в гостиную, где в одиннадцать утра через окно падал солнечный свет. Рэйчел садилась на теплое пятно – сначала на колени, потом опускалась вперед, как мусульманин на молитве, и в этой позе плакала. Как это возможно, думала она. Как это может быть, что простое действие – родить ребенка – творит с тобой такое? Неужели каждое рождение губительно и все женщины на земле погублены? Это тайна, которую от нее скрывали? Или ей говорили, но она просто не слушала? На поздних стадиях беременности Рэйчел женщины подходили к ней и делились бессмысленными и жестокими истинами. В основном они советовали выспаться впрок, пока можно, и наслаждаться каждым драгоценным быстротекущим моментом. Но, может быть, на самом деле они говорили ей, чтобы она запомнила себя человеком?

До родов она ходила на йогу для беременных, и теперь женщины из ее тогдашней группы продолжали общаться по электронной почте. Она изучала их сообщения, пытаясь прочитать между строк, что они в таком же ужасе, как она, что в их тела грубо вторглись, что они печальны и сломлены. Но с ними ничего такого не случилось. Уж она-то видела. Они шутили про то, как сильно устают. Одной из них делали эпидуральную анестезию, и это была трагедия. У одной не хватало молока для ребенка, и пришлось докармливать его смесью, и это тоже была трагедия. Рэйчел хотела написать этим женщинам, что она не в силах смотреть на себя в зеркало. Ей хотелось, чтобы хоть кто-нибудь понял, как ее унизили и умалили. Она хотела спросить у кого-нибудь, настоящая ли это она – та, что внезапно раскрылась в тот день в больнице, – или она все-таки когда-нибудь придет в норму. «Прийти в норму» было популярным выражением среди этих женщин: они с нетерпением ждали, чтобы их влагалища, груди, животы «пришли в норму» после родов. Эти женщины приспособятся к новой жизни после минимальных изменений. Они узнают себя прежних. А Рэйчел? Придет ли она когда-нибудь в норму? Ей казалось, само это выражение придумали, чтобы над ней насмехаться. Она никуда не шла. Никакой нормы не существовало. И вот она сидела в этой проклятой группе психологической помощи жертвам насилия. Участницы группы рассказывали, как их насиловали под угрозой пистолета или ножа, или как в один прекрасный день бойфренд стал агрессивным и набросился на них, или как они проснулись, не зная, где они и как сюда попали, но на них почему-то не было трусов, а позже они обнаруживали у себя беременность или хламидиоз. Рэйчел сидела с ребенком на руках, и каждый раз, когда приходила ее очередь говорить, она начинала плакать. Не тихо плакать. Она выла, и ее оставляли в покое. Ей позволяли выть целых пять минут, а другие женщины тем временем обступали ее, присаживались перед ней на корточки, похлопывали по плечам и по коленям, пока она не успокаивалась.

Однажды она уходила из больницы после очередной встречи группы и оказалась в лифте с Ромалино. Он ее не узнал. Четыре этажа она ехала с ним наедине. У нее было целых четыре этажа, чтобы сказать ему: ПОСМОТРИ НА МЕНЯ! ПОСМОТРИ, ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ С СОВЕРШЕННО НОРМАЛЬНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ! ТЫ МЕНЯ УБИЛ! Но она не смогла. Вместо этого она с колотящимся сердцем отвернулась от него, встала лицом к стенке лифта, будто какая-то ненормальная, и сгорбилась, прикрывая своим телом Ханну. И потом все равно не могла смотреть на себя в зеркало, поскольку оказалась такой поганой трусихой. Она и впрямь оказалась не тем человеком, каким себя считала. Она оказалась в точности таким человеком, каким считал ее Мэтт Кляйн. Каким считал ее этот доктор. Она была ничем. Она была всего лишь женщиной. Так ее посвятили в материнство.

Она слушала рассказы женщин о том, как их изнасиловали. Одна из них ничего не помнила. Она проснулась однажды утром, и всё вокруг недвусмысленно указывало, что случилось, но самого изнасилования она не помнила. Полисмен сказал ей, что раз она не помнит самого эпизода, то не может подать заявление в полицию. Рэйчел все гадала, насколько травмировали бы ее действия Ромалино, если бы она не была в сознании, а узнала о них только с чужих слов. Она не могла решить. Эта женщина, похоже, так же расстроена, как и все остальные. Но Рэйчел не думала, что при таких обстоятельствах была бы так же расстроена. Ее мучили именно воспоминания; она теперь не могла лежать на спине, потому что сразу все вспоминала. Поэтому она теперь не могла и спать на спине. Она спала на боку, или сидя, или вообще не спала.

После ее четвертого визита на группу одна женщина пригласила ее потом выпить кофе, и тут до Рэйчел дошло, что она – мошенница. Что если они узнают? Что если она себя выдаст и они набросятся на нее с криками за то, что она смеялась над их болью? Она извинилась и сказала, что не может – ее срочно ждут в другом месте. И больше не вернулась на группу. Ее не насиловали. У нее родился здоровый ребенок. У нее были трудные роды. Тоби прав. Ее не насиловали. Соберись, Флейшман.

Ее беспокоила и еще одна мелочь: вспоминая об этих женщинах, она каждый раз начинала ломать голову, чем еще на них похожа. Они тоже не знали, родились ли мишенями или всё, что с ними случилось, случилось просто потому, что они существуют. Быть женщиной в мире можно разными способами, но независимо от способа женщина остается всего лишь женщиной, то есть мишенью. По какой причине Ромалино решил, что она стерпит такое обращение? Может быть, по той же причине, по которой она не дала Мэтту Кляйну в морду, когда он полез ее лапать? («Погоди, он полез тебя лапать? Я думала, он просто делал тебе словесные авансы?» – «Сейчас я не буду это обсуждать».)