— большая ошибка. В нем содержатся недостающие кусочки смальты, позволяющие составить общую мозаику.

Отмечено, что описание жизни итальянского города при «старом Дуке» похоже на положение в России конца царствования Александра I, а изменение этой жизни при наместнике Анджело — на николаевские времена. Как сама коллизия — уход старого правителя — напоминает слухи об уходе Александра I[505].

В одном из городов Италии счастливой

Когда-то властвовал предобрый старый Дук,

Народа своего отец чадолюбивый,

Друг мира, истины, художеств и наук.

Но власть верховная не терпит слабых рук,

А доброте своей он слишком предавался.

Народ любил его и вовсе не боялся.

В суде его дремал карающий закон,

Как дряхлый зверь, уже к ловитве неспособный.

Дук это чувствовал в душе своей незлобной

И часто сетовал. Сам ясно видел он,

Что хуже дедушек с дня на день были внуки,

Что грудь кормилицы ребенок уж кусал,

Что правосудие сидело сложа руки

И по носу его ленивый не щелкал.

Картина вовсе не утешительная. Сопоставим с пушкинским описанием русского общества в записке «О народном воспитании» 1826 года: «…Мы увидели либеральные идеи необходимой вывеской хорошего воспитания, разговор исключительно политический; литературу (подавленную самой своевольной цензурою), превратившуюся в рукописные пасквили на правительство и возмутительные песни (поэт имел в виду агитационные песни Рылеева и Бестужева. — О. Е.); наконец, и тайные общества, заговоры, замыслы более или менее кровавые и безумные»[506]. Тем не менее к 1833 году страх кровавых безумств унялся, зато стеснительные меры мешали повседневной жизни. В ноябре о положении в гвардии поэт записал: «В начале царствования Александра офицеры были своевольны, заносчивы, неисправны — а гвардия была в своем цветущем состоянии»[507].

Нередко добрый Дук, раскаяньем смущенный,

Хотел восстановить порядок упущенный;

Но как? Зло явное, терпимое давно,

Молчанием суда уже дозволено,

И вдруг его казнить совсем несправедливо

И странно было бы — тому же особливо,

Кто первый сам его потворством ободрял.

Здесь Пушкин намекал на знаменитую фразу Александра I, сказанную командиру Гвардейского корпуса Иллариону Васильевичу Васильчикову о заговорщиках: «Не мне их карать», поскольку император «сам принес это зло в Россию». Такая реакция свидетельствовала о кризисе власти[508]. Реальный Александр I вел затяжной раунд игры с членами тайных обществ. Но для поэмы важна легенда: царь не принял роль судьи, потому что и сам виноват. Как «старый Дук».

Поразмыслив, тот решает «на время» скрыться и передать «иным рукам верховной власти бремя»: «Чтоб новый властелин, расправой новой мог / Порядок вдруг завесть и был бы крут и строг». Обратим внимание на слово «вдруг». «Россию вдруг он оживил / Войной, надеждами, делами», — сказано о Николае I в послании «Друзьям». На него же укажут и слова «строг», «суровый». А все описания нового героя — бледность, нахмуренное лицо, непреклонная воля, сжатость — тяготеют к новому императору.

Был некто Анджело, муж опытный, не новый,

В искусстве властвовать, обычаем суровый,

Бледнеющий в трудах, ученье и посте,

За нравы строгие прославленный везде,

Стеснивший весь себя оградою законной,

С нахмуренным лицом и с волей непреклонной…

В черновиках Пушкина сохранилось начало перевода пьесы Шекспира «Мера за меру», из которой он только потом сделал поэму. В ней Дук обращается к совету вельмож, спрашивая об Анджело: «Каков он будет / По мненью вашему на нашем месте?» Этот вопрос очень похож на заданный Александром I фрейлине его жены Эделинг, когда та дипломатично заявила, что Николай «подает большие надежды», но все предпочли бы родного сына от императора. Видимо, «предобрый Дук» спрашивал не одну Роксану Скарлатовну, раз о таких опросах стало известно поэту.

Анджело были вручены «неограниченные права». А сам Дук, «с народом не простяcь, incognito, один / Пустился странствовать, как древний паладин». Со дня смерти Александра I в народе распространились слухи, что император на самом деле ушел странствовать, которые позднее воплотились в истории о старце Федоре Кузьмиче. Но если прежний император — странник, на время покинувший свой народ, то вступление его брата на престол незаконно, и ему не за что карать восставших — он сам захватил власть.

Анджело начал наводить порядок:

Пружины ржавые опять пришли в движенье,

Законы поднялись, хватая в когти зло,

На полных площадях, безмолвных от боязни,

По пятницам пошли разыгрываться казни,

И ухо стал себе почесывать народ

И говорить: «Эхе! Да этот уж не тот».

Местоимением «тот», как мы говорили, поэт отмечал высочайшее лицо. «Я желаю положить в основу государственного строя и управления всю силу законов»[509], — было сказано императором еще накануне возмущения, 13 декабря 1825 года, своему бывшему преподавателю права статс-секретарю Михаилу Андреевичу Балугьянскому. Раздумчивое почесывание народом уха равносильно призыву: «Ставь руку к уху» — прислушивайся к происходящему: творится неладное. Важно и имя героя: семейное прозвище Александра I «Ангел» — на итальянский манер Анджело. Наделяя им человека, отнюдь не ангельских качеств, автор сближает два образа. В Александре поэт больше всего ненавидел лицемерие: «К противочувствиям привычен» — и увидел этот порок в его брате.

Дальнейшие события поэмы открывают именно лицемерие вельможи. Он нашел закон о смертной казни за прелюбодеяние и решил ввести его в действие: «Роптали вообще, смеялась молодежь». Очень похоже на русское общество 1830-х годов. Вновь, как в «Графе Нулине», близость с женщиной тождественна покушению на власть. Незаконная же, внебрачная связь — попытка достигнуть ее путем переворота.

В руки Анджело попадается праздный гуляка Клавдио, чья сестра, монахиня Изабела, просит за него. Соблазнившись красотой девушки, Анджело обещает простить ее брата, если она согласится на близость с ним. Но не исполняет обещания — требует отсечь Клавдио голову. Таким образом, сам судья оказывается дважды виновен.

Узнав о случившемся, старый Дук возвращается в город и приказывает остановить казнь. Теперь он должен покарать Анджело. Но за последнего просят Изабела и Марьяна, давно оставленная супруга вельможи. «И Дук его простил».

Марьяна любила мужа, в то время как он увлекся другой — Изабелой. В этой зарисовке заметны подозрения Пушкина в ухаживаниях царя за Натальей Николаевной. Бартенев записал: «Сам Пушкин говорил Нащокину, что царь, как офицеришка, ухаживает за его женою; нарочно по утрам по несколько раз проезжает мимо ее окон, а ввечеру, на балах, спрашивает, отчего у нее всегда шторы опущены»[510].