Она покопалась в сумке и вытащила оттуда маникюрные ножницы.

— Фаустина, не надо!

— Почему это? Я ношу их только потому, что мама считает, будто незамужние девушки должны обязательно ходить с длинными волосами. Так смешно и старомодно! Надо было их остричь сто лет назад.

— Если ты говоришь серьезно, то давай я тебя постригу, — сказала Тесса, протягивая руку за ножницами. — Только не этими.

— Какая разница? Я предпочла бы вообще обрить голову, как мы делаем детям со вшами.

Тесса отправилась за расческой и портновскими ножницами. Идя по темным прохладным коридорам виллы к своей спальне, она думала о листовке, которую принесла Фаустина. «Убирайтесь вместе с немцами или попробуйте наши огонь и сталь». Бомбардировки Турина, Генуи и многих других итальянских городов наглядно продемонстрировали силу стали и огня.

Тесса усадила Фаустину на табурет и стала расчесывать ей волосы.

— Стриги как можно короче, — сказала Фаустина.

— Я постригу так, чтобы тебе шло. Расскажи, что тебе удалось узнать во Флоренции.

— Одни только слухи. Что произошел государственный переворот, что где-то коммунисты расстреляли фашистов, что Гитлер совершил самоубийство. Вот это действительно было бы здорово.

Фаустина дернула головой, и Тесса сказала:

— Сиди спокойно, иначе с одной стороны стрижка будет длинней, чем с другой.

— Мне наплевать.

— Не говори так, — спокойно ответила Тесса. — Когда я закончу, ты будешь чудесно выглядеть. Длинные волосы, забранные назад, никогда тебе не шли — у тебя слишком высокий лоб.

— Это потому что я такая умная, — мрачно заметила Фаустина. — Ты ужасная оптимистка, Тесса. Я что-то сомневаюсь, что стрижка скажется на моей внешности.

Тесса продолжала щелкать ножницами, взмахивая расческой.

— Есть еще новости?

— Я зашла в госпиталь, чтобы запастись бинтами и ватой, и услышала, что союзники собираются высадиться на побережье Тосканы. Конечно, это полная чушь — зачем им плыть в Тоскану, когда достаточно переплыть пролив в Мессине? А Гвидо…

— Гвидо? — Щелканье ножниц на миг прервалось.

Оправившись от ранения, Гвидо не вернулся в Северную Африку: его перевели в Болонью, в военную школу.

— Маддалена получила от него письмо. Она дала мне прочесть.

— И что он пишет? Как у него дела?

— Пишет, что все в порядке. Их хорошо кормят, но ты же знаешь Гвидо — ему вечно не сидится на месте.

Фаустина пробежала пальцами по волосам, потом поднялась и посмотрелась в зеркало.

— О! Спасибо тебе, Тесса.

Короткие, легкие как перышко волосы обрамляли ее лицо, смягчая заостренные черты.

— Ты выглядишь ужасно модно — похожа на мальчишку, — заметила Тесса.

Фаустина повернулась. Улыбка сползла у нее с лица.

— Во Флоренции говорили, что Бадольо выжидал слишком долго — надо было заключить договор с союзниками уже месяц назад. Они гадали, что правительство станет делать, когда союзники высадятся на побережье, будет ли объявлено перемирие, и если да, то как поступят немцы. В госпитале я переговорила с одним из хирургов: он сказал, что германские войска подходят к северным границам Италии. Ты же понимаешь, что это значит. Они будут сражаться за каждый дюйм итальянской земли.

У них не было газет, не было почты. Телефонные провода давно перерезали. Поезда не ходили, потому что на железнодорожных путях стояли баррикады.

После падения Сицилии в конце августа союзнические войска высадились в Реджио, на побережье Калабрии. Через пять дней, восьмого сентября, Италия капитулировала. В тот вечер в поместье устроили праздник с кострами, песнями и танцами.

Запасы бензина давно были закопаны под деревьями во фруктовом саду, а колеса со старой «альфа-ромео», на которой когда-то ездил еще отец Оливии, сняли и спрятали отдельно. Бесполезно — через несколько дней после капитуляции германские солдаты явились в поместье и реквизировали машину. Капитан был вежлив, но непреклонен — неважно, что автомобиль без колес, они их где-нибудь раздобудут. На следующий день на вилле появились двое рядовых с колесами и канистрой бензина; они увезли машину.

Надежды их постепенно таяли: новости, которые передавали по Би-би-си и швейцарскому радио, были неутешительными. В погожие дни ранней осени колонны немецких танков и бронированных грузовиков двинулись по проселочным дорогам на юг, к месту высадки союзнических войск близ Неаполя. Зачем посылать войска на юг, если вы не собираетесь сражаться?

Десятого сентября нацистская армия заняла Рим. Это означало оккупацию. Были захвачены другие города в Северной и Центральной Италии, а двенадцатого сентября германские десантники совершили дерзкую вылазку, освободив из плена Муссолини. Через три дня он объявил о своем возвращении к власти и созвал фашистское правительство в Сало на озере Гарда.

По глухим тропам поместья Бельканто потянулись многочисленные чужаки. Они стучали в двери виллы и фермерских домов, моля о пище и ночлеге. Среди них были итальянские солдаты, которых после капитуляции принуждали присоединиться к германским войскам — в ответ они снимали форму и пешком отправлялись домой. Были военнопленные, которые, опасаясь депортации в Германию, бежали из лагерей и шли на юг, торопясь добраться к союзническим войскам. Беглецы наводнили леса вокруг Бельканто. То и дело чей-нибудь муж или сын, несколько лет назад ушедший на войну во Франции или Югославии, объявлялся на одной из ферм поместья. Время от времени англичанин-военнопленный, в крестьянской поношенной одежде, вспахивал поле или убирал камни с огорода в обмен на стол и ночлег. До них доходили слухи о том, как британских военнопленных расстреляли при попытке побега, а итальянских солдат, не успевших покинуть казармы, затолкали в грузовики и вагоны и увезли в неизвестном направлении, якобы куда-то на север.

На вилле ничего не было известно о судьбе Гвидо или Сандро.

Однажды утром в дверь больницы постучался австрийский военнопленный. Его звали Сэм Роббинс; у него была высокая температура и открытая рана на боку — след от колючей проволоки, которой он поранился, когда бежал из лагеря. Фаустина промыла рану и наложила ему повязку; они устроили Сэма на верхнем этаже виллы.

Каждый итальянец, в доме которого оказался военнопленный, должен был в двадцать четыре часа уведомить об этом германскую комендатуру, иначе ему грозил военно-полевой суд. Однажды, когда Сэму было особенно плохо, Тесса помогала Оливии перестелить ему постель.

— Почему вы заботитесь обо мне? — внезапно спросил Оливию Сэм. — Вас же могут за это расстрелять!

Оливия разгладила вышитую оборку на наволочке.

— Потому что ты тоже чей-то сын, — ответила она. — Я делаю это потому, что где-то другая мать, возможно, так же заботится о моем.