— Так ведь дети гибли, мистер Дубус.

Он кивнул:

— Это да, это точно. Худо. Такого не должно было произойти. Хотя речь шла лишь о младенцах, а времена у нас тогда были тяжелые. Можно сказать, легко отошли, блаженненькие.

— Один из тех младенцев, как я понимаю, был заколот вязальной спицей. Как-то не очень вяжется с понятием блаженства, вам не кажется?

— Вы меня судите, сэр?

Он злобно на меня покосился, дрожью рук выдавая растущий гнев, который безуспешно пытался унять.

— Да кто я такой, чтобы судить.

— Вот это верно. Потому мы с доктором Клэем и поладили: он меня не судил.

Дэниел Клэй когда-нибудь заговаривал с вами о своих подопечных детях?

— Нет. — В чертах старика шелохнулось что-то неприятное. — Хотя я пробовал. Но он не повелся. — Мейсон хихикнул.

— Сколько раз он сюда приезжал?

— Два или три, насколько мне помнится. И в тюрьму ко мне тоже приезжал, но только разок.

— У вас все было сугубо по-деловому? В смысле, вопрос-ответ, не более?

— Точно так.

— И все же он подарил вам одну из своих картин. А я слышал, он на этот счет был очень разборчив: кому дарить, а кому нет.

Дубус заерзал в своем кресле. Опять дернулся поплавком кадык, а мне невольно вспомнилось, как всасывал воздух в зубное дупло Энди Келлог. И то, и другое в равной степени указывало на стресс.

— Значит, так я ему приглянулся. А еще он, пожалуй, не рассматривал меня как эдакое чудовище. В отличие от вашего друга или даже вас самих, когда я только открыл дверь. Свое отношение вы пытались скрыть за вежливостью и хорошими манерами, но я-то знал, о чем вы думаете. И вот вы вошли и видите: на стенах у меня картины, все чисто, опрятно. И я не барахтаюсь в собственном помете, не воняю помойкой и не одет в грязную рванину. Думаете, я б не хотел изменить внешний облик своего жилища, кое-что подкрасить, залатать, починить? Очень хотел бы. Но не могу. Влачусь здесь как умею, но никто не поможет такому, как я, содержать дом в исправном состоянии. За то, в чем меня обвинили, я заплатил сполна, заплатил годами своей жизни, а они хотят, чтобы я делал это до конца своих дней. Но я не доставлю им удовольствия видеть меня втоптанным в грязь. Если вам нужны чудовища, ищите их где-нибудь в другом месте.

— А вот Дэниел Клэй, по-вашему, был чудовищем?

Вопрос поверг Мейсона в некую потрясенную тишину, после чего я вторично заметил, как за обветшавшим фасадом гадким пауком в тенетах захлопотал пакостный извращенный разум — тот, что позволял Дубусу проделывать то, что он проделывал, да еще и изыскивать себе в этом оправдание. Быть может, именно это видели дети Галаада, когда он пауком набрасывался на них из тенет, зажимая им рты, чтобы заглушить крики.

— Вы его подозреваете, как и все остальные, — определил Мейсон. — Хотите, чтобы я рассказал, правдивы ли эти подозрения, потому что если б у нас с ним была какая-то общая тайна, схожесть вкусов, то, может, я бы каким-то образом о том прознал или же он сам мне что-нибудь открыл. Что ж, если вы так думаете, мистер Паркер, то вы глупец, глупец непроходимый, и когда-нибудь через эту свою непроходимую глупость умрете. На разговоры с глупыми людьми у меня нет времени. Почему бы вам сию же минуту не убраться отсюда восвояси? Дорога вон она, и я даже знаю, куда вы по ней отправитесь. Может, в Галааде вы сыщете ответ. Как раз там ответы на свои вопросы нашел Дэниел Клэй. Да, разумеется, там он нашел, что искал, только оттуда уже не воротился. Так что хорошенько смотрите под ноги, а то, не ровен час, и вы обратно не вернетесь. Он входит в душу, заповедный Галаад.

Дубус, этот хранитель правды о Галааде, теперь неприкрыто улыбался.

— Мистер Дубус, вы никогда не встречались с неким Джимом Пулом?

Мейсон изобразил углубленную задумчивость.

— Знаете, похоже, да. Такой же был глупец, как вы.

— Он исчез.

— Затерялся. Галаад поглотил его.

— Вы так думаете?

— Я это знаю. Неважно, где он находится, живой он или мертвый, он узник Галаада. Стоит в него ступить, и все, ты потерян. — Взгляд старика ушел куда-то вглубь, глаза округлились и перестали моргать. — Говорят, что мы привнесли в то место зло, но оно там уже было, — сказал он даже с некоторым удивлением. — Я почувствовал это, едва ступив туда ногой. Старик Ламли выбрал для города-обители скверное место. Земля там была отравлена, и мы вместе с ней. Когда мы оттуда ушли, лес или что-то под ним прибрало его обратно к себе. — Он издал нездоровый смешок. — Слишком много времени в уединении. Слишком много приходится размышлять.

— Что такое Проект, мистер Дубус?

Смех затих.

— Проект. Хобби. Игра. Все это означает одно и то же.

— Глумление над детьми?

Дубус покачал головой:

— Можете называть это так, но это от вашего непонимания. Оно красиво. Вот что я пытаюсь втолковать тем, кто сюда приходит, но они не слушают. Не хотят знать.

— А Дэниел Клэй слушал?

— Он был иным. Он понимал.

— Понимал как?

Мейсон не ответил.

— Вы знаете, где находится Дэниел Клэй? — спросил я.

— Кто знает, куда уходят мертвецы? — задал вопрос Дубус, подавшись в кресле. — Поезжайте на север, может, выясните. А мне пора, я ток-шоу не хочу пропустить.

Он снова нажал кнопку пульта, сразу добавив громкости, и телевизор оловянно заквохтал. На меня Дубус больше не смотрел. Я вышел из его лачуги.

Когда мы отъезжали, я увидел, как занавески на окне у Дубуса зашевелились. Он поднял на прощание руку, а мне стало ясно, что в своем чистом, опрятном жилище он сейчас надо мной смеется.

В последующие дни полиция пыталась собрать воедино цепочку событий, увязать труп с трупом, контакт с убийством. В последние часы своей жизни Дубус сделал два звонка на один и тот же номер. После смерти рядом с телом Дубуса нашли сотовый телефон. Старик прятал его под непрочно держащейся доской у кровати, а чтобы обмануть своих проверяльщиков — как бы те чего не заметили, — ставил на это место полузаполненный ночной горшок, который одной своей вонью в момент отпугивал любого чистоплюя-надзирателя, не желающего, разумеется, туда соваться, хотя человек понаблюдательней обратил бы внимание, что в безукоризненно прибранном доме это единственное место, где аккуратизм Дубуса давал сбой. Телефон был куплен за наличность с месяц назад в крупном универмаге. Полиция сделала вывод, что Дубус таким образом уже не впервые обходил налагаемые на него ограничения по телефонным разговорам.

Предпоследний в своей жизни звонок Дубус сделал через минуту-другую после нашего отъезда, вслед за чем, судя по всему, положил мобильник обратно в тайник и вернулся досматривать свои излюбленные телешоу. «Тик-так, тик-так» — делали обратный отсчет секунды вплоть до того момента, как Мейсон Дубус оставил наконец эту землю и отправился в качестве подсудимого на суд самой высшей инстанции, уготованный в итоге каждому из смертных.