В этот момент они поравнялись с дверями в покои Найла. Створка отворилась: шаги заслышала Джарита, его личная служанка.

– Велено же идти спать, – неодобрительно заметил Найл.

– Я подумала, а вдруг вам что-нибудь понадобится.

– Спасибо, Джарита, ничего не надо.

Дверь из гостиной в спальню была открыта, и там на кровати виднелась серая заплечная сума.

– А это что? – спросил Найл.

– Это вам принесла мать. В путь-дорогу.

Найл с Симеоном переглянулись.

– Откуда знаешь, что я собираюсь в дорогу?

– Ваша мать сказала.

Симеон, обхватив подбородок девушки большим и указательным пальцами, впился ей взглядом в глаза.

– Об этом не должен знать никто. Тайна! Поняла?

Девушка поспешно кивнула. Хорошо, что эти слова исходили от самого Симеона: здесь к нему относились с благоговейным трепетом, едва ли не со страхом. С той поры как изобретенная им сыворотка вернула к жизни людей, парализованных паучьим ядом, по городу пошла молва, что он чуть ли не волшебник.

Найл изучил содержимое лежащей на кровати сумы из толстого, на редкость прочного материала, с наплечными лямками и затягивающейся кожаной тесьмой. В ней обнаружился запас еды, завернутый в водостойкую ткань с подкладкой из паучьего шелка. Здесь же находилась фляжка с питьем, а также складной нож и спички. В боковом кармане нашлась та деревянная коробочка с пищевыми таблетками, которая, помнится, досталась ему во время первого визита в Белую башню, в те дни, когда он вынужден был скрываться. В суме обнаружилась и знакомая серебристая трубка размером с флейту, со свернутым в рулон тончайшим и легчайшим одеянием, созданным людьми прошлого для исследователей космоса. Очевидно, памятные реликвии мать все это время бережно хранила у себя. В затянутом ремешком водонепроницаемом подсумке прятался хронометр, изготовленный в городе жуков-бомбардиров, а в мешочке поменьше – компас.

На спинку стула возле кровати был наброшен серый плащ из шелковистой водоотталкивающей материи, подбитый мягкой шерстью карликовых горных овец.

– Получается, мать знала, что ты собираешься в путь? – спросил стоявший рядом Симеон.

Найл кивнул.

– Она может читать наши мысли: мои и Вайга. Если мы хотим связаться издали, то думаем о ней на закате или на рассвете, и она нас видит.

– Прямо-таки видит? В буквальном смысле?

– Ну, не совсем. Да разве в этом дело? Достаточно того, что мы чувствуем ее присутствие.

Симеон первым прошел в столовую. Еду и питье Джарита предусмотрительно оставила на столе. Симеон наполнил бокал золотистым медом, искрящимся в свете масляных ламп.

– Кстати, дочь, когда находится в отдалении, способна передо мной являться.

– Каким образом?

– Тебе доводилось слышать о перемещении духовной сущности человека?

– Что-то не припомню.

– Я имею в виду способность представать перед людьми, будучи при этом на расстоянии.

– Ах вон оно что, – сообразил Найл. – Мне однажды тоже удалось…

– Вот как? – Симеон взглянул на друга с интересом.

– Это случилось, когда я впервые попал в Белую башню.

Симеон был одним из немногих, кому Найл рассказывал о том, что происходило с ним в капсуле времени.

– Я тогда бежал из дворца Каззака. Старец велел закрыть глаза, и я вдруг снова очутился во дворце перед Каззаком и моей матерью.

– И что дальше?

– Попытался заговорить, но вместо этого опять оказался в Белой башне.

– А проделать такое повторно кишка тонка?

Найл лишь пожал плечами.

– Да я, собственно, ничего и не проделывал. Все совершил Старец. Только вот как, я не знаю.

– Зато знает моя дочь, – твердо сказал Симеон.

– А как ей такое удается, не рассказывала?

– Нет. Но вполне может разъяснить это тебе. Я как раз послал за ней Джариту.

Найл плеснул себе меда, но пить передумал: не ровен час, разморит.

– Ну а ты на такое способен?

– Куда уж мне.

– А мне и подавно.

– Не скажи. Общаться на расстоянии с матерью – это уже своего рода перемещение духовной сущности.

– Может, оно и так, – согласился Найл, хотя и без особой уверенности.

Подошедшая вскоре Леда отказалась от меда, ограничившись водой. Она без труда прочла вопрос, мысленно заданный ей Найлом.

– Твой брат сейчас спит, а мать дежурит у его постели.

– Вот и славно.

Он задал еще один занимающий его вопрос.

«Отчего, по-твоему, та комната обустроена именно вокруг деревьев?»

– Возможно, для того, чтобы исцелять больных. И лошадям в такой конюшне хорошо.

– Он хочет знать о перемещении духовной сущности, – перешел к делу Симеон.

– Желаешь понять, как оно осуществляется? – спросила Леда, оборачиваясь к Найлу.

Тому стало неловко. Он было думал уклониться от ответа, но взгляд этих спокойных серых глаз вызывал на откровенность.

– Да.

Она повернула ему руки ладонями вверх и пытливо в них всмотрелась.

– А что, все данные налицо. Сильная линия воображения.

– При чем здесь воображение?

– В этом деле всему основа – визуализация.

Найл растерянно промолчал.

– Куда бы ты хотел послать свой дух?

– Сейчас покажу. – Поднявшись, он провел Леду в соседнюю комнату с балконом, что выходит на площадь. – Вот сюда.

– Хочешь, чтобы тебя отсюда было видно?

Ее смекалистость приятно удивляла. Леда ухватывала мысли буквально на лету; ничего не приходилось разжевывать.

– Именно. Но что для этого требуется?

– Давай-ка объясню, как это впервые произошло со мной, – сказала Леда. – Случилось так, что я очутилась вдали от города, ухаживала за больной сестрой. Дома остался отец. Через неделю-другую я затосковала – очень тянуло к своим. И вот как-то вечером, сидя у себя в комнате, я задумалась: а что-то они там поделывают без меня? Живо представила нашу гостиную и вдруг в самом деле ее увидела: вот за столом сидит ребятня, а отец подносит блюдо с бататами. Затем он на меня посмотрел, и вид у него был, скажу я вам…

– Чуть блюдо не уронил! – расхохотался Симеон.

– Я опять оказалась в доме сестры, – продолжала Леда, – но понимала: что-то произошло. А когда вернулась, все – и отец, и дети – в один голос сказали, что меня видели. И с той поры начало получаться.

– Ты видел ее отчетливо? – спросил Найл.