На 1828 год пришлось увлечение Анной Олениной, дочерью президента Академии художеств. Случайной оговоркой девушка породила большие надежды в сердце тридцатилетнего мужчины:

Пустое вы сердечным ты

Она, обмолвясь, заменила

И все счастливые мечты

В душе влюблённой возбудила.

Пред ней задумчиво стою,

Свести очей с неё нет силы;

И говорю ей: как вы милы!

И мыслю: как тебя люблю!

Живая, остроумная, кокетливая и в меру дерзкая блондинка с золотыми локонами поразила поэта чудесными голубыми глазами:

Какой задумчивый в них гений,

И сколько детской простоты,

И сколько томных выражений,

И сколько неги и мечты!..

Потупит их с улыбкой Леля —

В них скромных граций торжество;

Поднимет — ангел Рафаэля

Так созерцает божество (3, 36).

Но Оленина не разделяла чувства Александра Сергеевича — как мужчина он ей не нравился, и в «Дневнике Annette» так охарактеризовала поэта:

«Бог, даровав ему гений единственный, не наградил его привлекательною наружностью. Лицо его было выразительно, конечно, но некоторая злоба и насмешливость затмевала тот ум, которой виден был в голубых или, лучше сказать, стеклянных глазах его. Арапский профиль, заимствованный от поколения матери, не украшал лица его.

Да и прибавьте к тому ужасные бакенбарды, растрёпанные волосы, ногти как когти, маленький рост, жеманство в манерах, дерзкий взор на женщин, которых он отличал своей любовью, странность нрава природного и принуждённого и неограниченное самолюбие — вот все достоинства телесные и душевные, которые свет придавал русскому поэту XIX столетия».

Пушкин посвятил Олениной восемь стихотворений, то есть его увлечение было довольно сильным; но поэтические признания не помогли. Против брака дочери были и родители, и сама Анна. Униженный и оскорблённый отказом, Александр Сергеевич отомстил всем троим в восьмой главе «Евгения Онегина»:

Annette Olenine тут была,

Уж так жеманна, так мала!..

Так бестолкова, так писклива,

Что вся была в отца и мать… (5, 555)

Вот, как говорится, и вся любовь. Этими злыми строками обесценил всё ранее написанное им о незаурядной (судя по её дневнику) девушке.

* * *

Неудачу с жениховством Пушкин компенсировал новыми знакомствами по мужской линии.

«Средь племени ему чужого»

Великий польский поэт Адам Мицкевич более трёх лет жил в древней столице, где встречался с самыми выдающимися представителями русской культуры. Первый раз он приехал в Москву 12 декабря 1825 года, за несколько дней до того, как город замкнулся в себя, напуганный арестами, связанными с восстанием на Сенатской площади в Петербурге.

Мицкевич остановился в гостинице Лехтнера на Малой Дмитровке. «Вскоре в Москве, — писал современник, — начали хватать по ночам и вывозить в Петербург. Это произвело на всех такое впечатление, что почти все стали ждать ареста». Сомнительным было и положение польского изгнанника (власть предержащие сделали для него Россию местом ссылки за вольнолюбивые выступления на родине). Но вскоре ситуация прояснилась — московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын зачислил поэта в свою канцелярию, определив тем самым его положение в системе гражданской иерархии.

Образованным кругам московского общества Мицкевич уже был известен по двум сборникам стихов «Поэзия». В Первопрестольную Адам приехал, чтобы подготовить к изданию «Любовные сонеты». Они вышли в декабре 1826 года на средства автора. Напечатаны в университетской типографии (Большая Дмитровка, 34). В Москве Мицкевич полностью написал одно из самых значительных своих произведений — поэму «Конрад Валленрод». Интересно отметить, что имя главному герою поэмы Мицкевич дал в память близкого ему человека — декабриста К. Рылеева.

Привлекательный внешне, простой и непосредственный в обращении, талантливый по натуре, поэт легко вошёл в самые изысканные слои московского общества. А. С. Пушкин, вернувшийся осенью 1826 года из ссылки, просил своего друга С. А. Соболевского познакомить его с польским изгнанником. «Пожалуйста, не забудь, милый Адам, что я уже обещал Пушкину привести тебя к нему. Хмель ему ударит в голову, если ты не придёшь», — писал поэту Соболевский.

Конечно, два титана славянской поэзии встретились; они просто не могли не встретиться, не узнать друг друга, не сблизиться. Вскоре Мицкевич сообщал одному из друзей: «Я знаком с Пушкиным, и мы часто встречаемся. Он в беседе очень остроумен и увлекателен; читал много и хорошо, хорошо знает новую литературу; о поэзии имеет чистое и возвышенное понятие».

13 октября Пушкин читал у Д. В. Веневитинова (Кривоколенный переулок, 4) «Бориса Годунова». Мицкевич присутствовал при этом. На собравшихся трагедия произвела ошеломляющее впечатление, чтение не раз прерывалось рукоплесканиями и возгласами одобрения. «Некоторых охватил жар, — писал наблюдавший эту сцену М. П. Погодин, — других пробирала дрожь. Долго смотрели друг на друга, а потом бросились к Пушкину; начались объятия, гомон, смех, полились слёзы…»

Через две недели — новая встреча, в доме А. С. Хомякова (Петровка, 3). Поводом для неё послужило основание журнала «Московский вестник». Тот же Погодин вспоминал: «Мы собрались в доме, бывшем Хомякова. Пушкин, Мицкевич, Баратынский, два брата Веневитиновых, два брата Хомяковых, два брата Киреевских, Шевырев, Соболевский… Нечего описывать, как весел был этот обед. Сколько тут было шуму, смеху, сколько рассказано анекдотов, планов, предложений!»

Осень 1826 года навсегда запомнилась Мицкевичу и в глубоко личном плане — на неё пришёлся пик отношений с Каролиной Яниш (Павловой). Девушка привлекла его редким обаянием, широкой образованностью и блестящим остроумием. Она была уже известна как начинающая поэтесса и хороший художник. Сближению способствовали уроки польского языка, которые давал ей на дому (Рождественский бульвар, 14) Мицкевич.

Неожиданно на пути их счастья встал дядя Каролины, от которого зависело будущее всей семьи Яниш. Он воспротивился браку племянницы с опальным и к тому же бедным поэтом. Произошло это, по-видимому, 10 ноября, так как с этим днём Каролина Павлова связывала позднее свои воспоминания о прекрасном поляке — «10 ноября 1840», «На 10 ноября», «К тебе теперь я думу обращаю…». Мицкевич был первой и последней любовью в жизни Каролины, спустя полтора десятилетия после рокового дня она писала:

К тебе теперь я думу обращаю,

Безгрешную, хоть грустную, — к тебе!

Несусь душой к далёкому мне краю

И к отчуждённой мне давно судьбе.

Да что десятилетия! Через две трети века, в возрасте восьмидесяти трёх лет (через сорок пять лет после смерти поэта) Каролина Павлова писала сыну Мицкевича Владиславу: «Воспоминание об этой любви и доселе является счастием для меня. Он мой, как